Косой крест

Странно. Еще на базе видел его на карте. Видел и с вертолета. Но почему-то абсолютно не возникало подобных мыслей. Никакого значения не придал этому. Хоть бы раз вспомнил. Сейчас же все страхи рода человеческого как бы сконцентрировались в нем. И Женя к удивлению своему вдруг обнаружил в себе то, чего еще пять минут назад даже представить не мог. Это было четкое понимание выбора, который символизирует собой жертву. Он совсем не боялся леса. На уровне интеллекта совершенно спокойно относился к своему положению. И это спокойствие давало возможность наблюдать за собой будто со стороны. Глубоко спрятанные в нем, но не принадлежавшие ему безраздельно, неизвестно откуда взявшиеся тяжелые, незнакомые до сих пор эмоции, появившись в нижней части живота, стали подниматься кверху – к солнечному сплетению. Из них проросли и начали формироваться такие же тяжелые чувства. И наконец, опыт поколений, запечатанный инстинктами в каждую клеточку туловища, сделал свое дело – очень чувствительными стали спина и затылок. Они как будто пытались увидеть то, что перед ними происходит. Женя даже не вспомнил, что он православный христианин, настолько захватила его эта сила, поднявшаяся откуда-то из нижних уровней его существа, из подвала души. Появились незнакомые мысли, которые трудно представить в обычной жизни. Он вдруг – ни с того, ни с сего – стал проговаривать совершенно не присущие его разуму фразы. При этом благоговейность собственного голоса поражала.

– Дух этого места, – услышал Женя свой собственный голос, – я пришел к тебе с миром и любовью. Возьми у меня то, что нужно тебе, а мне дай то, что нужно мне.

Торжественность момента затмила прежний скептицизм урбанизированного ума. Но почти сразу, словно хватался за спасительную соломинку, проговорил: «Господи, прости». И ум испытал неприятие к происходившему – к чувствам, заставившим тело испытать страх. В Жене как будто одновременно сосуществовали два человека. Один делал, а другой наблюдал скептически за действиями другого.

– Тьфу, ты, нечистая!

Он достал папиросы. Зажженная спичка ослепила глаза, и на мгновение наступила ночь. Только огонек папиросы ярко засветился от затяжки. И это тоже отвлекло. Затянулся несколько раз, жадно вдыхая дым. Повернул направо и быстро зашагал в сторону своего нового дома.

Мысли, путаясь и перескакивая с одного на другое, словно кинокадры, вели только им понятную игру. Они реагировали на увиденное, выстраивая параллели и не скупясь на ассоциации. Делали прогнозы. Соглашались с ними. А затем, засомневавшись, отвергали, чтобы потом – вдруг, по каким-то новым дополнительным деталям, реабилитировать их. Но иногда Женя отключался от мира и тогда не замечал ничего, автоматически устремляясь вперед. Думал о своем. О Маше. О том, что их ждет впереди – в таком обозримом и таком необозримом будущем. Забываясь, представлял, что обнимает ее, а она, обхватив рукой его шею, как при последнем прощании, прижимается и целует в губы. И он ощущает ее упругую грудь.

Но стоило только расслабиться – позволить себе думать о Маше, как появлялся образ полуголой девицы в пеньюаре. И чувство вины торопилось заполнить освободившееся в душе место, а совесть начинала возжигать в груди огонь очищения, отчего внимание снова переключалось на дорогу.

Глаза достаточно хорошо ориентировались в сумерках профиля, узнавая очертания окружающего пространства. И Женя уже издали угадывал, что впереди. Вот «карман», где у сейсмиков, по-видимому, стоял вагончик и техника. А вот сбоку кусок «гусянки» от трелевочного трактора и «ураловская» покрышка рядом. В одном месте – еще в одном «кармане» обнаружил помятую кабину трелевочника и кучу рваных тросов. «Не повезло кому-то… – подумал, – а, может, обошлось?» Челнок сознания услужливо вытащил из памяти сначала горечь, а затем и картинку однажды увиденной трагедии. Во внутреннем взоре освещенный фарами милицейской машины возник обезображенный кусок железа, который автомобилем язык не поворачивался назвать. Мертвые, накрытые какими-то не то одеялами, не то покрывалами люди, лежавшие на асфальте. Из троих двое – явно не взрослые. Ботинок, сиротливо валявшийся посреди растекшегося пятна охлаждающей жидкости и осколков стекла и пластмассы. Женя даже услышал надрывные завывания оставшейся в живых женщины, около которой суетились врачи «скорой». Это тогда больше всего растревожило нутро. Страх, а вернее ужас заставил почувствовать корни волос на голове. Этот звериный вопль, навсегда застрявший в памяти, до сих пор вызывал отчаяние при воспоминании.