Косой крест

Нога ныла, но особой боли в ней не ощущалось. По сравнению с острой – в ладони – она казалось ерундой. В ладони боль пульсировала, а вместе с ней в сознании пульсировала унижающая самолюбие фраза.

– Тьфу ты – напасть какая!

Хотелось заплакать. И от боли. И от обиды. И от жалости к себе. «Каких-то двести метров не дошел…» Женя лежал на холодной земле с поднятой кверху рукой. Чувствовал, как сочиться кровь. Понимал, что надо встать. И не вставал. Причина, явившись следствием массы канувших в прошлое причин, порождала новые следствия. Вспомнил о чистых портянках, взятых на всякий случай. Их можно порвать и сделать бинт. А чем продезинфицировать рану? Чем промыть? Решение пришло, казалось, не успел он даже подумать. Женя встал, припав инстинктивно на здоровую ногу, расстегнул гульфик и попытался сделать то, что задумал. Но все оказалось не так просто – словно какой-то клапан перекрыл доступ мочи, не смотря на очевидное желание. Когда же, наконец, появилась струйка и потекла по ладони, снова обожгло болью. Не сдержался – выругался. Достал коробок и зажег спичку. Кровь продолжала сочиться. Но рана сама по себе, хотя и сквозная, небольшая. По форме – круглая. Значит, скорее всего, это не расщеп сосны, о чем сразу подумал. «Но что тогда такое острое и прочное могло пробить ладонь? Обломанная ветка?.. Вряд ли…» Вопрос остался без ответа. Женя отвлекся – доставал портянку, чтобы перебинтовать руку.

Все сделал быстро. И боль в руке стала затихать. Она пульсировала, сообщая о ритме работающего сердца, но так, как раньше, уже не беспокоила. И все бы ничего, но появилось жжение в суставе, и нога не на шутку напомнила о себе. На нее все меньше и меньше хотелось становиться. Усиливалось ощущение, что сапог в щиколотке стал маловат. Его хотелось снять, так он обжимал голень. Женя сел тут же – на одну из валежин – и закурил. Появилось ощущение чего-то недоделанного. Желание вспомнить что-то. И аморфность эмоций и чувств на мгновение отступила. Преодолев порог сознания, чувства оформились в мысль – посмотреть, что же могло пробить ладонь. Про фонарь даже не вспомнил, зажег спичку.

Досада вперемешку с обидой снова пронзили сердце.

– Привет от сейсмиков, – Женя покачал головой, – Вот это да, – горькая усмешка на абсурдность ситуации, на кажущуюся невозможность того, что увидел, искривила губы. На земле, еще не совсем почернев от времени и сырости, лежала доска, с тремя торчащими – остриями вверх – ржавыми «сотками». Гвозди на семь-восемь сантиметров выходили из ее полотна, прижатого стволом упавшей березы. «А ведь я мог на него и спрыгнуть». На мгновение из чувств осталось только удивление – одно огромное, безмерное удивление, спорившее с фактом, а, вернее, с его вероятностью. «Это же иголка в стогу сена… Невозможно…» Мороз пробежал по спине. Мысль, не приходившая к Жене, когда он думал об острой ветке, пришла с увиденным гвоздем. «Столбняк! – его передернуло внутри, – Если не выберусь из тайги в ближайшие пару дней, могу не выбраться из нее никогда». Рука снова заныла. И пульсирующая боль стала забирать на себя все внимание. Но оказалось – это были еще цветочки. Пока не поднялся. Пока не двинулся дальше. Когда же началось движение, боль в щиколотке из тупой и ноющей превратилась в острую, отвлекая от боли в руке. Женя нервно рассмеялся. Вспомнился вдруг урок в школе. Сергей Поликарпович – учитель биологии – показывал опыт с лягушкой. Попеременно прикасался иглой то к одной, то к другой лапке. Лягушка их отдергивала – быстро и резво. Но потом он взял две иглы и одновременно уколол в обе лапки. Лягушка отреагировала не сразу. «Бедная лягушка», – подумал. Но, скорее, это касалось самого себя, чем ее. Снова закурил. Развернул руку. Напряг мышцы и со стоном прижег рану со стороны ладони. Долго махал запястьем. Потом закурил другую папиросу и проделал то же самое с тыльной стороной. Решение подсказала интуиция. Хотя толком он и не понимал, для чего это нужно. Просто когда-то видел подобное в кино – там прижигали раны раскаленным железом.

Последние двести метров стали семью кругами ада. Он весь истекал потом. И в то же время его знобило. Было ощущение, что поднялась температура. Поврежденные конечности попеременно болели: за невнимание к себе, то одна, то другая брала реванш. К тому же идти становилось все сложнее. Больная нога вообще не хотела, чтобы на нее опирались – она плотно заполнила собой голенище, и, чувствовалось, распухла бы еще больше, если бы ее не сдерживал сапог. И снять бы этот «испанский сапожок» – дать отдохнуть суставу, но Женя боялся: вернуть его на место – потом, вряд ли, удастся. А как без него?