Косой крест

Немного отдышавшись и придя в себя, он, затаив дыхание, нажал на кнопку звонка. Ждать почти не пришлось. Ухо уловило быстрые шаги. За ними последовал двойной щелчок замка. И дверь распахнулась, открывая уютный и такой желанный мирок, в котором ждала его любимая женщина. Ждала чистая в своих помыслах, но такая непредсказуемая любовь.

В этот день все и случилось. Природа больше не дала им времени на размышления. Видимо, оно и не было нужно. Хватило всего лишь пятнадцати дней, данных небесами на проверку чувств. Слишком мощным оказалось притяжение, став их непререкаемым гарантом.

Спуск оказался довольно болезненной процедурой, и Женя отвлекся от воспоминаний. Стиснув зубы, он осторожно, подбирая более-менее удобные позиции для ноги, шаг за шагом стал преодолевать спуск. Потом сделал попытку прыгать мелкими шажками на одной ноге, но поскользнулся на мокрой траве и метров десять проехал на спине, больно ударившись бедром о низкий, почти вровень с почвой, пенек. Больше экспериментировать не хотелось. Мелькнула, правда, мысль срезать хороший кусок бересты и съехать на нем сидя, подтягиваясь здоровой ногой. Но как это получится? Да и получится ли вообще? Может, это только потеря времени? Конечно, хочется быстрее, но если бы в жизни все было так, как хочется. А фантазия с берестой – это блажь уставшего реагировать на боль мозга.

Спуск, на который в обычном состоянии ушло бы минут десять, он преодолел за полчаса. А с берестой провозился бы неизвестно сколько. Да и облегчила бы она участь больной ноги – бабушка надвое сказала.

Спустившись наконец-то и почувствовав подушку мха под ногами, вспомнил, что дорога по пружинящей поверхности – это еще то удовольствие. А в нынешнем состоянии и подавно. Нога, закованная в сапог, горела и ныла. Особенно в районе голеностопного сустава. Там жжение и боль иногда концентрировались, иногда расплывались на более обширный участок, захватывая и лодыжку, и стопу в районе пятки. Тогда при передвижении невозможно было на нее наступать. А попробовав перенести тяжесть на носок, Женя понял – увеличивается нагрузка на поврежденные связки и колено. «Вот такая петрушка, – заметил грустно, – То Ванька дома –  Маньки нет. То Манька дома – Ваньки нет». Сапог хотелось снять. Приходила мысль, что это он виноват во всем, что происходит с ногой. Казалось, сними его, и нога тут же перестанет болеть. Такой расклад в голове становился порой идеей фикс. И Жене приходилось всерьез сопротивляться ей. Разум подсказывал, что, сняв сапог, он его больше не обует. Неизвестно, каким образом изменится конфигурация опухоли. Сейчас она, возможно, стесняемая формой, растеклась вдоль ноги. «А сними его, сразу не захочется обувать. Даже если сможешь. А через полчаса ситуация в корне изменится. И что тогда?»

– Не-ет! Ни за что, Евгений Иванович! Я не пойду у вас на поводу. И не просите.

Даже стало не так тошно, как высказался – хоть какое-то развлечение. Да и разговаривая с собой или, вернее, со своим туловищем, он не так ощущал одиночество. «И посоветоваться есть с кем, – съязвил и усмехнулся, – А нормальный ли я еще? Уже всерьез разговариваю сам с собой. Может, именно так и начинается…»

Но вопросы эти, как-то проскользнувшие по поверхности сознания, за несерьезностью постановки не вызвали желания осмыслить их. Известная степень риторичности, вытекающая из простой констатации социальных штампов, принятых в обществе как постулаты, не вызвала интереса со стороны личности. Личность болела вместе с туловищем. Ее также колобродило, как и тело, сражавшееся, чтобы выжить. И воспаленный ум, непосредственно обслуживавший эту часть человеческого существа, уже не мог адекватно реагировать на простые и в то же самое время такие непростые вопросы. Всему виной был жар, вызывавший острый озноб, и сильная, чуть ли не вселенских масштабов усталость. Они-то и  туманили разум, разделяя его на фрагменты и нарушая этим причинно-следственную цепочку потока сознания. Временами Женя чувствовал, что уже даже не соображает, а попросту бредит. А временами все восстанавливалось. И тогда он четко осмысливал свое положение, реально понимая, что продолжаться так долго не может: «Еще сутки  такого марафона и мне каюк».

Он доел уже остатки хлеба, проглотив их на ходу, когда начинал двигаться по болоту. Осталось всего ничего – сухари. Но здесь – в Сибири, в этот период года, имея здоровье, умереть от голода просто нереально: одной клюквы вокруг, пока снега нет, ешь – не хочу. Другое дело от переохлаждения ночью, если пустить дело на самотек.