Косой крест

Болото оказалось почти сухим. Но пружинистая поверхность его вызывала дополнительные трудности при ходьбе. Все внутренние резервы организма настолько поизносились за ночь от ходьбы и постоянной боли, что хотелось расплакаться. Хотелось пожалеть себя, убаюкать сознание, все более и более склонявшееся к мрачной перспективе развязки этого злосчастного приключения. Низину он преодолел часа за три, хотя в обычной ситуации на это ушло бы едва ли полчаса. «Все, – решил, – больше не могу… Поднимусь на следующий бугор… и привал. Посижу… пожую сухарей».

Доковыляв до конца болота и выбравшись на относительно твердую почву уходившего вверх профиля, Женя не стал подниматься на сопку. Подумал – пусть она и невысокая, все же не полезет дальше. Силы и воля покинули его. Он отыскал глазами удобную  валежину сбоку.  И, добравшись, не сел – упал на нее, сместив центр тяжести и сильно наступив на правую ногу. При этом помочь себе пробитой рукой не получилось. В последний момент отдернул ее, автоматически пытавшуюся опереться о ствол валежины. Приземление оказалось неудачным и болезненным, но все же он остался на поверхности березы – не соскользнул наземь. Досада и обида затопили остатки сознания. Он чуть не заплакал от жалости к себе – маленькому, напуганному человечку,  затерявшемуся в огромных просторах Западной Сибири, где только одна Тюменская область, могла соперничать своей территорией с любым европейским государством. Где между населенными пунктами не десятки, но сотни километров иногда совершенно непроходимого в летние периоды пути, и лишь вертолеты – единственный транспорт от зимника  до зимника. Шанс выжить у Емельянова Евгения Ивановича оказывался настолько ничтожным, что о нем даже не приходилось говорить. Не имея рации, чтобы сообщить о себе, о своем бедственном положении, он был обречен. И только на голову и ноги мог полагаться в условиях, в которые по воле какой-то неведомой силы ввергла его судьба. Его судьба.

«Неужели вот так все и закончится? Неужели мое предназначение и есть то, что есть. Ведь ничего в жизни не было. Ничего полезного. Ни для близких. Ни для общества».

– Вот это загнул, – он грустно улыбнулся. «На высокое потянуло к концу жизни. Наверное, это нормально. Сколько людей, не веривших в Бога, в конце жизни пересматривали свои позиции. Что это? Страх предстать перед неким судом? Страх наказания? Или одиночества?» «Скоро узнаешь», – услышал издевательский голос. Но уже не удивился. Даже обрадовался. Появилось ощущение какой-то связи с внешним миром. Как будто он уже был не один. «Я брежу», – подумал. И эта мысль, как сквозь сон просочилась в сознание, затуманенное усталостью от перегруженной лимфоцитами крови, которую с трудом проталкивало по сосудам сердце. Кровь, стремясь напитать мозг необходимыми веществами и кислородом, несла вместе с ними тревогу от руки и ноги. Несла вещества, менявшие состояние сознания, отношение к окружающему миру, к жизни вообще. И от этого жизнь, как ни странно, уже не казалась таким бесценным даром. Моментами от нее вообще было легко отказаться. Но на смену приходили моменты обострения жизнелюбия, и тогда наступал возврат из небытия, из пограничного состояния, куда постоянно пыталось нырнуть сознание.

Еще не чувствовалось, чтобы воздух потеплел настолько, чтобы ощутить комфорт. Даже солнце лишь ласкало, но не согревало. «Может, это от температуры?» – подумал. Женя не стал подниматься на ноги. Знал, чем это грозит. Просто сполз со ствола. На коленях и одной руке добрался до небольшой елки, стоявшей рядом – в паре шагов, и, достав нож, нарубил веток. Перебросал их к стволу. Затем уложил,  сделав подстилку, и лег на нее, прижавшись спиной к валежине. Его тут же, без всякой подготовки, вырубило. Сознание перестало сопротивляться. Оно уже просто не могло этого сделать. Что ему до диких зверей, возбуждающих фантазию новичков. Какое дело до комаров, которых уже не так много, как летом, но еще хватает, и они вот-вот начнут боевые вылеты из своих ночных укрытий, где прятались от ночного холода. И вообще – до всего мира, враждебным кольцом объявшего его свободу и бесценную жизнь. Женя уснул мгновенно, провалился в черную яму вселенского безмолвия. И ничто – по крайней мере теперь – не могло побеспокоить его глубочайший сон, его свободу от пут тела и личности с их тревогами и страхами.