Костя в школе. Началка

– Это похвально, но сейчас у нас урок математики. Вы же знаете, как вычисляется расстояние, если известны скорость и время пути.

– Сцио мэ нигиль сцирэ.

– Что?

– Знаю, что ничего не знаю.

– Давайте попробуем вспомнить. Пишите.

Теперь я в оцепенении смотрел на доску. Увы, в голове было по-прежнему слишком тесно, чтобы туда могли залезть велосипедист с мотоциклистом.

Я повернулся к Марусе в надежде застать в её глазах хоть намёк на то восхищение, которым вознаграждались латинские перлы в исполнении Коли. А вместо этого увидел, как они с Матвеем переглянулись, снисходительно улыбаясь: вроде «что с этого чудика взять». Что я испытал в тот момент – врагу не пожелаешь.

– Садитесь, Куликов, – вздохнула Наталья Сергеевна.

– Цэзарэм дэцэт стантэм мори,[31] – сказал я спокойно.

– Не надо мори, – улыбнулась Наталья Сергеевна, – ещё повоюем.

И все тихонько засмеялись, а я пошёл на место.

– Что-то ты перестарался, – подвёл итог Никита.

– Эррарэ гуманум эст,[32] – ответил я.

И мы тоже вздохнули.

На перемене Никитка снова потащил меня к Коле.

– Что ж, – сказал Коля, выслушав рассказ о моём латинском провале. – И это ещё не конец. У нас в запасе пушкинский метод.

Я вообразил, как буду на математике декламировать стихи собственного сочинения, а Наталья Сергеевна спросит: «Куликов, вы увлеклись поэзией?», и замотал головой.

– Уже забыл Сократа? – попенял мне Коля. – Воленс факультатис ноленс дификультатис![33]

Возражать Сократу я не стал.

– Так вот, – продолжил Коля. – Пушкинский метод: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

– Какую женщину? – не понял я.

– Любую!

– И что я должен делать? – уточнил я.

– Не обращать на неё внимания. Вообще. Пусть этот, Савелий, суетится, а тебе по барабану.

У меня сразу закрались сомнения в эффективности данного метода, но он понравился мне тем, что не надо ничего учить и сочинять.

– А ещё лучше, – Коля положил мне руку на плечо, – приударить за другой!

– Что значит – приударить?

– Вот детский сад! Изобрази, что тебе нравится другая… Вот, например, эта ваша поэтесса!

Никитка рассмеялся.

– Зачем? – спросил я.

– Так надо, поверь.

Я никогда не прочь поверить во что угодно. Но изображать любовь к Вергилии – это нечто за гранью разумного.

– Потом «спасибо» не забудь сказать, – подмигнул мне Коля и поспешил на физру.

– Ну что, будешь изображать? – спросил Никита.

– Нет, конечно. Причём тут Маруся?

– А мне кажется, в этом что-то есть.

Мы вернулись в класс. Неожиданно для себя я прошёл на своё место, даже не взглянув в Марусину сторону. На русском я почувствовал, что латинизмы куда-то упаковались и в голове наступило просветление. Я снова вызвался к доске, с лёгкостью выполнил синтаксический разбор предложения и снова даже мельком не взглянул на Марусю. Наталья Сергеевна меня хвалила, а я скромно улыбался, прямо как Матвей.

На перемене Никитка потянул меня к Вергилии. Она, как всегда, стояла у окна.

– Сочиняешь? – поинтересовался я.

Вергилия, увидев нас с Никиткой, смущённо улыбнулась. И я отметил про себя, что с такой улыбкой она становится вполне нормальной девочкой.

– Почитаешь?

– Пока ещё сыро, – ответила Вергилия.

На улице и правда шёл дождь.

– Да нет, стихотворение ещё сырое, – объяснила Вергилия, заметив наше недоумение, и, отвернувшись, тихо прочла: – В мою ты сторону не смотришь, и взгляд мой ты уже не ловишь, а я смотрю весь день в окно – окну ведь тоже всё равно.

– Здорово, – похвалил я.

– Я бы так не смог, – добавил Никита.

Вергилия прямо засветилась от наших комплиментов.

В этот момент в класс вошла Маруся, и я, поймав её короткий взгляд, подумал, что, пожалуй, в пушкинском методе и правда что-то есть. Далее я пару раз заметил, что она рассеянно слушает Матвея и не смеётся над его шутками. Но, вдохновлённый этим успехом, я снова переборщил – предложил Вергилии проводить её до дома.

– Один? – почему-то спросила она.

– Один.

Она неопределённо пожала плечами, и мы пошли.

Я навсегда запомню этот февральский день. Было тепло, и сыпал мокрый снег. Я рассеянно пересказывал последний матч Лиги чемпионов, вычисляя, могла ли Маруся видеть, как мы уходили. Вроде она задержалась в классе, а окно выходит на другую сторону… Я очень надеялся, что не видела. Но всё равно чувствовал себя погано. Нет, Колины методы однозначно не для меня, следовало догадаться уже после латыни.

Вергилия вдруг остановилась.

– Куликов, зачем ты тут?

– В каком смысле? – кажется, я покраснел.

– Это из-за Маруси?

Теперь я уже точно покраснел.

– Да нет, с чего ты взяла?

– А Никита?

– Что Никита?

– За компанию?

– Какую компанию?

Я и правда потерял логическую нить, но Вергилия набралась смелости и на одном дыхании выдала:

– Давай я помогу тебе с Марусей, а ты мне – с Никитой?

Я сделал большие глаза: вот это поворот!

– Я люблю его с первого класса, – продолжала она. – Уже целый сборник ему посвятила. Хочешь прочту?

– Давай, – согласился я, чтобы выиграть передышку.

Вергилия сделала печальное лицо и прочла:

Научилась я плакать стихами,

Так что слёз ты моих не увидишь.

Я не гордая – вдруг как-то сами

Потекли на бумагу неслышно.

Научилась я плакать стихами,