Коварство и любовь. Перчатка

Луиза. И ты спрашиваешь! Всей бесконечности и сердцу моему не вместить и одной мысли о нем! К кому же мне больше писать!

Миллер (с беспокойством). Послушай, Луиза! Я распечатаю письмо!

Луиза. Как хочешь, батюшка! Только ты ничего в нем не поймешь. Буквы лежат в нем, как холодные трупы, и оживают лишь для очей любви.

Миллер (читает). «Ты обманут, Фердинанд! Беспримерное коварство разорвало союз наших сердец, но страшная клятва связала мне язык, и отец расставил везде своих шпионов. Но… будь только у тебя отвага, милый!.. я знаю место, где нет шпионов». (Миллер останавливается и серьезно смотрит ей в лицо.)

Луиза. Что ты так глядишь на меня? Читай дальше, батюшка!

Миллер. «Но много нужно тебе мужества, чтобы пройти темный путь, которого ничто не озарит перед тобою, кроме твоей Луизы и Бога. Лишь с одной любовью должен ты прийти и оставить за собою все свои надежды и все свои дурные желания; тебе ничего не нужно, кроме твоего сердца. Решишься – иди в путь, когда колокол кармелитского монастыря ударит в двенадцатый раз. Побоишься – вычеркни слово «мужество» из качеств своего обихода: тебя пристыдит девушка». (Миллер кладет письмо, долго смотрит вперед неподвижным, скорбным взглядом, потом оборачивается к Луизе и говорит тихим, прерывающимся голосом.) Где же это место, Луиза?

Луиза. А ты его не знаешь, батюшка? Странно! Я так ясно его обозначила. Фердинанд его найдет.

Миллер. Гм! Говори яснее!

Луиза. Я не могу теперь придумать для него приятного названия. Не путайся, батюшка, если я назову его неприятным именем. Это место… Ах, зачем не любовь изобретала слова! она назвала бы его лучшим словом. Это место, батюшка, – только не прерывай меня! – это место… могила.

Миллер (покачнувшись, хватается за ручку кресла). Господи!

Луиза (подходит к нему и поддерживает его). Полно, батюшка! Страшно лишь слово… Прочь его… это брачное ложе, над которым утро стелет свой золотой ковер и весны сыплют свои пестрые гирлянды. Только последний грешник может называть смерть скелетом: это прекрасный, ласковый юноша, такой же цветущий, каким рисуют бога любви, но не такой хитрый… это кроткий, услужливый ангел, подающий руку измученной страннице-душе через пропасть времени, отпирающий для нее чудные чертоги вечного блаженства, дружелюбно улыбающийся и потом исчезающий.

Миллер. Что это ты задумала, Луиза? Ты хочешь наложить на себя руки?!

Луиза. Не говори так, батюшка! Нет, очистить место в обществе, где я лишняя, – поспешить туда, куда и без того скоро пришлось бы мне уйти. Разве это грех?

Миллер. Самоубийство – страшный грех, дитя мое! Одному этому греху нет покаяния; смерть и преступление тут вместе.

Луиза (стоит неподвижно). Ужасно! Но ведь смерть не так же скоро придет. Я брошусь в реку, батюшка, и, опускаясь ко дну, стану молить Всемогущего о помиловании!

Миллер. Не все ли это равно, что каяться в воровстве, припрятав покражу в верном месте. Луиза! дитя мое! не оскорбляй Бога, когда тебе всего нужнее его милость! Ах! далеко ушла ты от правого пути! Ты бросила молиться – и милосердный отнял от тебя свою десницу.

Луиза. Разве любить – преступление, батюшка?

Миллер. Люби Бога – и любовь никогда не доведет тебя до преступления. Тяжким горем придавила ты меня, родная! тяжким! тяжким! Может, от него я и в могилу лягу. Луиза, я, как вошел, говорил тут. Я думал, что я один. Ты подслушала меня, да и что мне от тебя таиться? Ты была мне божеством! Луиза! если есть еще у тебя в сердце местечко для любви к отцу… Ты была бы для меня все! Ты уж теперь не только свое достояние погубишь. И я все потеряю. Посмотри, голова у меня уже седеет. Мало-помалу наступает время, когда нам, отцам, нужен становится капитал, положенный нами в сердца наших детей. Или ты хочешь обмануть меня, Луиза? убежать со всем добром твоего отца?

Луиза (глубоко тронутая, целует его руку). Нет, батюшка! Я покину свет твоею должницей и с лихвой заплачу свой долг в вечности.

Миллер. Смотри, не обсчитайся там, дитя мое! (Строго и торжественно.) Придется ли еще нам встретиться там!.. А! ты бледнеешь! Луиза моя и сама понимает, что мне уж не найти ее в том мире: ведь я не спешу туда вместе с нею.

Луиза припадает, вся дрожа от волнения, к его плечу.