Коварство и любовь. Перчатка

(Он крепко прижимает ее к груди и продолжает умоляющим голосом.) Дитя мое! дочь моя! падшая, может быть, уж погибшая дочь моя! Послушай сердечного отцовского слова! Я не могу уберечь тебя! Отниму я у тебя нож – ты можешь умертвить себя и булавкой. Не дам я тебе яду принять – ты можешь удавиться ниткою жемчуга. Луиза… Луиза… я только и могу, что отговаривать тебя… Или ты хочешь, чтобы неверная прихоть твоя ускользнула от тебя на грозном переходе от времени к вечности? Или ты дерзнешь явиться к престолу Всевышнего с ложью на устах? Сказать: «ради тебя, Господи, пришла я сюда!» в то время, как твои грешные глаза станут искать своей земной страсти? А если этот хрупкий кумир твоего сердца, превращенный в такого же червя, как и ты, пресмыкаясь у ног твоего Судии, обманет в эту грозную минуту твою безбожную уверенность и укажет твоим обманутым надеждам на вечное милосердие, которого несчастный не в силах вымолить и себе – что тогда? (Громче и выразительнее.) Что тогда, несчастная? (Крепче обнимает ее, смотрит на нее какое-то время пристально и проницательно, потом вдруг выпускает ее из своих рук.) Больше я ничего не знаю… (Поднимая правую руку.) Не ручаюсь тебе, праведный Боже, за эту душу. Делай, что хочешь, дочь. Принеси своему красавцу жертву, от которой возрадуется нечистая сила и отступится твой ангел-хранитель! Ступай! взвали себе на плечи все свои грехи и этот последний ужаснейший грех, а коль бремя все еще недостаточно, я прибавлю к нему и свое проклятие! Вот тебе нож – пронзи им свое сердце, да и… (хочет уйти, с горьким воплем) сердце отца!

Луиза (кидается вслед за ним). Постой, постой! Батюшка! О! в отцовской нежности больше жестокого насилия, чем в самой тирании злобы! Что мне делать? Я не могу! Что мне делать?

Миллер. Если поцелуи твоего юнца горячее слез твоего отца – умирай!

Луиза (после мучительной борьбы, с некоторой твердостью). Батюшка! Вот моя рука! Я не хочу… Боже! Боже! Что я делаю? На что решаюсь? Батюшка, клянусь… Горе мне! горе мне, тяжкой преступнице!.. Батюшка, будь по-твоему!.. Фердинанд… Бог мне свидетель… Вот как уничтожу я в себе и последнюю память о нем! (Разрывает письмо.)

Миллер (радостно обнимая ее). Я узнаю мою Луизу! Взгляни на меня! Нет у тебя любовника, зато есть счастливый отец! (Обнимает ее, и смеясь, и плача.) Луиза! дитятко мое! да вся моя жизнь не стоит одного этого дня! И как это мне, ничтожному человеку, дал Господь такого ангела! Луиза моя! рай мой! Боже! я мало понимаю в любви, но какая это должно быть мука – перестать любить – это я знаю!

Луиза. Только прочь подальше из этой страны, батюшка! Прочь из города, где надо мною насмехаются мои подруги, где навеки погибло мое доброе имя! Дальше, дальше отсюда, где у меня перед глазами столько следов утраченного счастья. Дальше, если возможно!

Миллер. Куда хочешь, дитятко! Господь Бог растит хлеб везде; найдутся везде и уши для моей скрипки. Да пусть хоть и ничего не останется у нас… Я положу на ноты историю твоего горя, сложу песню про дочь, что из любви к отцу растерзала себе сердце, – и станем мы ходить с этой песней со двора во двор, и отрадно будет и милостыню взять от людей, поплакавших над нами.

Явление II

Фердинанд. Те же.

Луиза (первая замечает его и с громким криком кидается на шею отцу). Боже! Он! Я пропала!

Миллер. Где? Кто?

Луиза (показывает, не обращаясь лицом, на майора и крепче прижимается к отцу). Он сам! Оглянись, батюшка… Убить меня пришел!

Миллер (увидев Фердинанда, отступает назад). Как! Вы здесь, барон?

Фердинанд (тихо подходит ближе, останавливается против Луизы, смотрит на нее пристальным, испытующим взглядом и, помолчав, говорит). Спасибо тебе, пойманная врасплох совесть! Признание твое ужасно, но мгновенно и верно, и мне не для чего прибегать к пытке. Здравствуй, Миллер!

Миллер. Ради Бога! Что вам нужно, барон? Что привело вас сюда? Что это значит?

Фердинанд. Было время, когда день разбивали здесь на секунды, когда в тоске ожидания не сводили глаз с медлительных часов и по ударам пульса рассчитывали минуты, когда я приду… Отчего же так удивляет вас теперь мой приход?

Миллер. Уходите, уходите, барон! Если у вас в сердце есть хоть капля сострадания, если вы не хотите убить ту, которую, как вы говорите, вы любите, бегите, не оставайтесь здесь ни минуты больше! Благословение Божие отлетело от моего дома, как только вы переступили его порог. Вы накликали горе под мою кровлю, где прежде жила лишь радость. Или вам хочется еще копаться в ране, которую нанесло моему единственному детищу несчастное знакомство с вами?

Фердинанд. Чудак! я принес твоей дочери приятную весть.

Миллер. Уж не новые ли надежды для нового отчаяния? Уходи, вестник несчастья! Глядя тебе в лицо, не захочешь знать твоих вестей.