Ковчег для варга (СИ)

Нас провел Синеглазка. Небось, завернул игольчатникам по мысленной связи что-нибудь о бабочках или на тему «у каждого свои слабые точки» — в общем, они там на месте и уснули, а мы прошли к дому, Пухлик и Синеглазка успели только подняться на крыльцо, а этот щуплый типчик как раз откуда-то и выскочил. Ну, я и припустила за ним — Пухлик бы точно не догнал.

— В доме мы столкнулись с еще несколькими… недружелюбными животными.

Синеглазка скромен — хоть ты обрыдайся. Дом кишел всевозможными занимательными тварями, у меня аж слюнки потекли — кого только не было, одну дымчатую гидру взять, потом еще только-только вылупившийся птенец феникса, черные аспиды и пауков — не наглядеться. Правда, кой-что из этого разнообразия гуляло на воле. И не особо хотело идти обратно в клетку. Так что у Синеглазки и Пухлика вдруг оказалось до кучи дел.

— Как там вообще оказался веретенщик? — возмущенно пыхтит Балбеска. — Эти штуки жуть какие редкие, так, что ли? Хочешь сказать, эта ящерка просто вылезла из норки и решила, что папашин палец — отличная еда?

Нэйш перестает созерцать книгу — теперь созерцает дохлого веретенщика, которого я прихватила с собой. Ложный василиск вызывает невольное почтение размерами — я такого здорового впервые вижу, без хвоста — целая пядь. Окраска радужная, блестящая, гребешок вдоль спинки — будто слюдяной. Поблескивают перепонки между лапами.

— Отнюдь, Кани, веретенщики предпочитают прыгать сверху. Этот сидел где-то на шкафу.

Интересно, кто вьет гнезда в мозгах того парниши, раз у него на шкафу заседает ходячий и злобный бочоночек с ядом, выведенный когда-то исключительно чтобы людей убивать.

— И он, значит, так и нацелился на папапин палец? — не унимается Балбеска.

— Вовсе нет, — вещает Нэйш с невозмутимой усмешечкой. — Думаю, его целью был я. Лайл успел его перехватить, но…

Ух ты, сколько жертвенности в тушке Пухлика. Положить жизнь за Синеглазку — надо ж, какая гнусная участь.

Зануда качает головой и вид имеет философский и печальный.  — О чем он только думал… Рихард, твой амулет защиты…  — Помог бы, как навоз яприля при простуде, — говорю я.

Веретенщик — не магический удар и не пламя. От его укуса спасут разве что перчатки из железа — дерево бодрая ящерка прогрызает на раз. Хотя что это я. Можно подумать, Пухлик вообще думал. Увидел — летит что-то яркое — ну и хватанул.

К слову, бедный веретенщик сдох, когда уже на него упал Гроски. Может, даже от ужаса, а не от удушья.

— Отравление было слишком быстрым. Мы пережали руку и начали выдавливать кровь, чтобы не допустить распространение яда, но у него почти сразу же остановилось сердце. Антидот не помог в двойной дозе, я ввел третью — и сердечное, на всякий случай. После этого…

Синеглазка делает жест в сторону Пухлика. Пухлик возлежит. Конфетка выдыхает сквозь зубы.

— Ахата-ннэтэ, Рихард, иногда я думаю — боги не зря наделили тебя при рождении такими белыми волосами! Тройная порция антидота и сверху сердечное — да ты просто мог его убить!

— Но вместо этого…? — вкрадчиво обозначает начальство, которое только что обозвали блондинкой.

— Вместо этого спас ему жизнь. Вы замедлили отравление, но оно все равно идет слишком быстро.

Это-то да. Обычно при укусе веретенщика человек и укуса-то не ощущает. И потом еще пару часов вполне способен думать и говорить — а уж после начинает впадать в сон, который переходит в смерть и от которого есть только одно развеселое лекарство.

— Так что с ним сейчас? — хмурится Зануда.

Конфетка хмурит брови-дуги и теребит края цветастого платка.

— Он пока только спит, сладенький мой. Вот только это тяжкий сон — черный сон, какой обычно приходит через луну-две, а в нашем случае пришел уже сейчас. Может, он и очнется от кошмаров, но…

Пухлик, видно, подслушивает, потому что подскакивает с готовностью. Продирает глаза и садится на кровати. И с легким таким блаженным удивлением осматривает нашу порядком обалдевшую компанию.

— Рихард, дружище, — произносит на удивление ясным голосом, — мне нужно тебе кое-что сказать.

Нэйш поднимается из кресла, подходит и наклоняется — и Пухлик сообщает ему прочувственным шепотом:

— Мы похоронили тебя под чудесной яблоней, можешь не волноваться. Все было в лучшем виде.

Потом Гроски, умиленно улыбаясь, треплет Синеглазку по щечке. И падает на подушку, выражая лицом, что все — он сполна выполнил свой долг.

— Под яблоней? — переспрашивает Нэйш после секундного молчания.

На улице в ответ насмешливо и хрипло каркает ворона.

— Мне, пожалуйста, такие же кошмары, — бормочу я себе под нос. Жри их всех мартикора, какие ж все медленные, а мне еще нужно проверить, задали ли корму единорогам, которых только вчера от контрабандистов доставили. — Ну? Чего торчим? Какое есть лекарство от этой дряни?

Зачем я спрашиваю — и сама не понимаю. И без того всем известно, что противоядия против яда ложного василиска еще не изобрели. А лекарство — одно: поцелуй того, кого любишь. Ну, или кто тебя… в общем, не сильна я во всех этих дурацких штуковинах.