Ковчег (СИ)

Бессмысленный благородный и красивый жест капитана, провожающего тонущее судно в последний путь? Но Май не уважал бессмысленные вещи. И с благородными у него тоже дело обстояло не очень.

— Нечего сказать, значит? В то, что у Мая Свенсона тоже есть чувства, ты так и не веришь?

В его голосе звучала горечь, и мне вдруг стало стыдно — даже мурашки продрали по коже. Я что же, ошибся? И обидел своего единственного друга здесь? Ведь Май и с Веном шептался, когда тот попал в плен, хотя вовсе не обязан был давать ему какие-то советы и выгоды с этого не имел никакой.

Он начал подниматься, но я схватил его за рукав.

— Май!.. — и когда он повернулся, негромко попросил: — Прости.

Он опустился обратно на стул, пожевал губами и махнул рукой:

— Ладно, проехали… Тем более ты, по большей части, прав.

Я откровенно вытаращился на него. Клянусь фуражкой Первого Адмирала, мне его никогда не понять!

— Да, прав, — подтвердил Май еще раз, глядя в стену поверх моей головы. — Ты же, баловень судьбы, понятия не имеешь, что такое пробиться сюда, наверх, из Полиса, правда? Тебе, адмиральскому сынку, никогда не приходилось лизать задницы, чтобы остаться рядом с благами, которые другим достаются ни за что, просто потому что им повезло родиться от нужной женщины. У меня не имелось причин питать к тебе симпатию, Нор. Так что сначала так все и было, как ты говоришь… Но, знаешь, когда я предлагал тебе переспать со мной, то был уже очень далек от мысли сообщить о тебе Адмиралу. И вот теперь это вся правда, Нор. Делай с ней что хочешь.

А я понятия не имел, что мне с ней делать. И делать ли вообще. Поэтому разглядывал рисунок на одеяле.

Да, всего месяц назад я бы не простил. Ни за что. Но теперь, пожив в Даунтауне, я мог понять стремление честолюбивого юноши со среднего уровня пробиться в высший эшелон. И даже то, что шел он к цели, пренебрегая отдельными конкретными людьми, которые для него ничего не значили, которые все вместе и каждый по отдельности являлись врагами, поскольку сами устроились у кормушки, но стояли на пути остальных к ней.

Однако все-таки скреблась в груди и обида. Я ведь когда-то поверил, что Май Свенсон — мой искренний и единственный друг.

В этот момент в дверь постучали.

Май тут же поднялся и пошел открывать. Кажется, ему тоже неловко было смотреть мне в глаза.

Я уловил тихое бормотание, а потом Май заглянул в комнату:

— Тут к тебе пришли, Нор.

Я изумился, приподнимаясь на подушке. Это кто же мог ко мне сюда пожаловать?

И тут в дверях, за спиной Мая показалась…

— Мама! — выдохнул я и сел. — Мама!

Она обняла меня — крепко, долго, — и я потерялся в знакомом запахе, даже не заметив, когда Май накинул куртку и выскользнул из флата, деликатно оставив нас наедине.

Платье на маме было скромное, но очень ей шло — пепельная ткань плотно облегала руки и грудь, надежно прикрывала ноги. Волосы были собраны в невысокую прическу, а лицо, как мне показалось, осунулось.

— Как ты живешь, Норик? Рассказывай. Рассказывай с самого начала, — она опустилась на стул, на котором недавно сидел Май, и взяла меня за руку.

Я не стал вырываться. И начал рассказывать — постепенно, осторожно, следя за ее реакцией. Но она слушала с живейшим интересом, задавала вопросы, ни разу не дав понять, что ей скучно или неприятно, и постепенно я увлекся, описывая быт Даунтауна и его будни.