Ковыряясь в мертвой лягушке. Мастер-классы от королей комедийной поп-культуры

Да, я тоже испытывал это чувство. Я провел около семи лет, пытаясь не пускать юмор в свои работы, но в итоге со мной случился катастрофический прорыв, когда я практически мгновенно отрекся от своего отрицания юмора. Это было началом моей первой книги. В каком-то смысле это было потрясением: я вдруг осознал, что держал свои сильные стороны на скамейке запасных. Весь юмор, и дерзость, и мои обширные знания поп-культуры, и шутки про пердеж, и все остальное. Но еще мне было страшно принять в себе, например, склонность к маниакально высокой скорости, которая присуща как моему характеру, так и мышлению. Это было как щелкнуть выключателем, когда мое отчаяние дошло до пика.

Я пришел к осознанию, что для меня серьезное и комичное – это одно и то же. Я не считаю юмор усохшим дефективным братом «настоящего» письма. Быть смешным – это значит быть максимально глубоким и честным. Когда я по-настоящему чувствую жизнь и когда я честен, результатом становится комичная проза. Мир комичен. Он не всегда смешон, но всегда комичен. Для меня комичность означает, что всегда есть несовпадение между тем, что мы думаем о себе, и тем, чем мы являемся. Жизнь слишком сложна и запутанна, чтобы ты мог одержать над ней верх. И моменты, когда это становится очевидным, – комичны. Но, конечно, они также глубоки. Возможно, отчетливее всего мы видим реальность, когда она пинает нас под зад.

Как-то вы сказали, что Курт Воннегут был больше пуристом, чем Хемингуэй в своем «отвращении к вранью». Что именно вы имели под этим в виду?

Мне всегда казалось, что Хемингуэй, особенно в более поздние периоды творчества, игнорировал множество фактов и отводил глаза, чтобы остаться в рамках определенного стиля, с которым его ассоциировали. Его стиль стал для него своеобразной тюрьмой. У него были нравственный облик, и репутация, и вся эта слава. И я думаю, что в конце он просто писал истории, которые подтверждали его точку зрения. В то время как Курт Воннегут, на мой взгляд, всегда активно исследовал и анализировал мир. У него не было никаких скрытых целей, и он мог описывать мир таким, каким на самом деле его видел. Его работы были странными и странно оформленными, но, основываясь на моем опыте, в них было больше настоящей Америки.

Другими словами, Воннегут хотел исследовать, какова жизнь на самом деле здесь, на земле. В то время как Хемингуэй, на мой взгляд, был крайне заинтересован в том, чтобы не замечать некоторые реалии. Возможно, во имя стиля, возможно, потому что он просто их не видел, будучи знаменитым, запертым в своем образе человеком, которого славят и которому поклоняются.

Не считая доктора Сьюза, вы много читали в детстве?

Я много смотрел телевизор. Очень много. Включая тысячи эпизодов «Сумеречной зоны» и «Ночной галереи», созданных Робом Стерлингом. Я бы никогда не подумал, что эти два шоу могли оказать на меня большое влияние, но, скорее всего, так и было. Как минимум в том смысле, что они показали мне, как формируется история и что она должна из себя представлять. Я полагаю, что на метод повествования людей моего поколения точно оказали формирующее влияние (или развращающее влияние?) объемы телевидения, которые мы поглощали. Телевидение тогда занимало странное место рассказчика историй.

Когда я стал старше, я поступил в Колорадскую школу горного дела, чтобы изучать геофизический инжиниринг. Мы изучали мало литературы, и у меня не было времени этим заниматься самостоятельно. Я читал тайком и нерегулярно.

Чувствовали ли вы себя необремененным благодаря тому, что пришли в мир литературы так поздно? В том смысле, что вы не были похоронены под весом бесчисленных писателей и классики?

Хм, «необремененный» – это очень великодушное выражение в данном случае. Это как сказать монстру, что он «не обременен» физической красотой.

Когда я наконец решил для себя, что хочу стать писателем, я набросился на это занятие с чувством, что это была моя миссия, и одновременно с осознанием своей неполноценности, что, в принципе, может быть, и неплохо. Другими словами, я сразу признался себе, что профессором литературы мне не стать. Я знал, что не стану кем-то, кто прочитал и мог воспроизвести все, что когда-либо было написано. Мне слишком много нужно было наверстывать. Но я находил писателя, который мне ужасно нравился, перечитывал его снова и снова, копировал его, затем читал его любимых писателей.

Я был удивлен узнать, что довольно много писателей, как и вы, изучали инженерию: Томас Пинчон, Курт Воннегут, Норман Мейлер и многие другие.