Ковыряясь в мертвой лягушке. Мастер-классы от королей комедийной поп-культуры

Я большой поклонник Стива Мартина. В начале и середине 1970-х он был чем-то совершенно новым. Мы никогда не видели и не слышали ничего подобного. Сейчас я вижу, что такой радикальной его работу сделало то, что она была самоосознанной и постмодернистской: он создавал комедию о традициях создания комедии. Но тогда она казалась… безграничной и честной. В те дни было столько совершенно традиционных комиков. Ты видел их на «Сегодня вечером», и они казались старомодными и какими-то мертвыми. Конечно, в то время были Джордж Карлин и Ричард Прайор, оба гении, но я чувствовал, что они оба были оторваны от общества. Они были радикальными и злыми, а Мартин позиционировал себя как такого мейнстримового комика, который подрывал все устои и делал это очень мило. Он, в общем-то, ни от чего не открещивался, он все принимал при помощи силы своего обаяния и воли. Я всегда в нем чувствовал что-то такое, из-за чего мои дяди были такими смешными: когда они притворялись, что не понимают, что происходит, преувеличивали это состояние, и все это с совершенно каменным лицом. Я это обожал.

Кто еще?

В «Монти Пайтон» мне очень нравилась игра слов: это чувство, что не обязательно подавлять свой интеллект, чтобы быть смешным. На самом деле можно использовать и интеллект, и ботанство, и неуверенность в себе, и это может быть смешным.

Мне нравились братья Маркс за их дерзость, за то, как они все низвергали. Это когда юмор проникает на территорию философии и говорит нам: «То, что кажется очевидным, таким не является; то, чему вы доверяете, предаст вас; то, что вы считаете постоянным, тает; ваш разум покинет вас, ваше тело сгниет, и все, что вы любите, будет развеяно по ветру».

Мне очень нравился доктор Сьюз. Самое смешное то, что у меня дома никогда не было его книг. Моя мама утверждает, что это потому, что мой отец путал доктора Сьюза с доктором Споком (педиатром и автором книг по уходу за детьми – Прим. авт.) и считал доктора Спока коммунистом. Мой отец это отрицает. И честно говоря, это на него не похоже: он дал мне почитать книгу Майкла Харрингтона о бедности «Другая Америка» (1962 года), когда я был в седьмом классе, вместе с книгой Эптона Синклера «Джунгли» (1906 года) об условиях, в которых существовал рабочий класс. Но кто знает? В любом случае у нас не было книг Сьюза, но были у соседей, и я помню, когда бы мы ни приходили к ним в гости, я проникал в детскую и читал контрабандного Сьюза.

Мне нравилась его простота. Очень просто и в то же время глубоко. А еще мне нравилось его совершенное чудачество. Я не могу найти предшественника этих книг или проследить в них определенную идеологию. Они уникальны. Мне очень нравилась его любовь к деталям: я подолгу задерживался на каждой странице, особенно на панорамных.

Для меня Сьюз входит в ту же компанию, что и Сэмюэл Беккет, Раймонд Карвер, Чарльз Шульц и знаменитая исчезающая литография быка Пикассо: меньшее может сказать больше, если за этим стоят правильные намерения.

Вы как-то упоминали, что у вас случился стилистический прорыв благодаря тому, что вы стали писать стихи в стиле Сьюза. Что это был за прорыв? Где и когда он произошел?

Это случилось в конференц-зале инженерной компании, где я работал в середине 1990-х. Я должен был делать заметки о телефонном разговоре, но особенно нечего было записывать. Поэтому я стал писать всякие бестолковые рифмованные стишки и иллюстрировать их. Результат мне понравился, и этого было достаточно, чтобы я принес их домой, и вечером их прочитала моя жена, и… они ей тоже понравились. Для меня только что завершился опыт написания романа на 700 страниц, который в итоге не удался, и было умопомрачительно видеть, что она получила больше удовольствия и наставлений из этих десяти стихов, которые я накидал на скорую руку, чем от целой огромной книги.

Это помогло мне взглянуть на вещи по-другому и принять юмор в своих работах. Юмор и некоторые другие вещи, которые я по какой-то причине до этого отрицал: темп, поп-культуру, дерзость.

Вы сразу приняли тот факт, что вы смешной писатель? Многие писатели думают, что если в тебе нет серьезности Хемингуэя, ты не настолько весом, как мог бы быть. И ты не используешь свой потенциал полностью.