Козлоногий Бог

Мона спрашивала себя, как так вышло, что она, считавшая себя женщиной, которую невозможно было так уж легко впечатлить и которая, после пережитого ей горького опыта, боялась любых запутанных отношений больше, чем обжегшийся ребенок огня, позволила себе втянуться в столь сложные отношения с Хью? Она мысленно вернулась в тот момент, когда сидела одна у огня в сгущающихся сумерках, и вспомнила, что она совершенно не думала в тот момент об Амброзиусе или даже о самом Хью, но размышляла о том сне про Грецию, о котором рассказывал ей Хью, сне, в котором он следовал по залитому солнцем холму над морем за некоей женщиной с невероятно ровной осанкой, одетой в оленью шкуру. Мона, прочитавшая так много книг по современной психологии, сразу поняла, о чем именно бессознательное Хью пыталось сообщить ему в этом сновидении. Но она также помнила и о том, что точно такая же картина была ее самой любимой фантазией на протяжении всего ее детства и юности. Будучи ребенком, она представляла, как бежит по залитым солнцем камням рядом с другом, одетая в короткую спартанскую тунику наподобие той, что видела в своей книге греческих легенд. Когда она стала старше, фантазия обрела более романтические очертания и прогулки за руку с товарищем уступили место преследованиям возлюбленного. Позже, когда Джелкс посвятил ее в древние Мистерии и рассказал о том, чему учили в Элевсине, она начала представлять себя менадой, влюбленной в дарителя экстаза Диониса и следующей по горам за прекраснейшим божеством в ритме неистового танца. Иногда Мона снимала свои туфли вместе с чулками и танцевала на мокрой от росы траве. Она, совершенно не умевшая танцевать современные классические танцы с африканскими мотивами, двигалась в своем собственном ритме и пела про себя в такт своим движениям, а временами, когда она была уверена в том, что вокруг неее не было никого больше, позволяла себе петь вслух. Никто никогда не видел ее такой, даже Джелкс, и она бы налетела, подобно менаде, на любого, кто посмел бы за ней шпионить. Знала она и о другом танце, танце жрицы Морской Богини, посредством которого могли быть призваны лунные силы, но она никогда не осменивалась попробовать его исполнить.

Странно, что и Хью видел нечто подобное в своих снах. И все же этот факт не был необъяснимым. В этом случае не требовалось даже прибегать к помощи эзотерики. Хью учился в обычной государственной школе, специализировавшейся на изучении классических дисциплин, и сцены из жизни Древней Греции и Рима могли отпечататься в его подсознании во время обучения. Нет, ей все же не следовало принимать схожесть их фантазий за духовное родство или какую-то подобную чушь. Это определенно привело бы к неприятностям их обоих. Задача, которую им предстояло решить, была довольно непростой даже в том случае, когда к ее решению подходили без единой эмоции, и она становилась совсем невыполнимой, если в ее решение каким-то образом вмешивались чувства.

Вспоминая то, как Хью реагировал на происходящее в своем сновидении, а также лицо Амброзиуса, когда он проявился в верхней комнате музея, Мона осознала, что ей с высокой долей вероятности придется участвовать в некоторых достаточно радикальных экспериментах, пока они не смогут поставить Хью на ноги и отправить его туда, откуда он пришел. Размышляя о высказывании Фрейда о том, что исцеление обычно происходит через перенос, она столкнулась с проблемой необходимости стать на некоторое время любовницей Хью, но будучи современной женщиной, заключила, что если ей и придется это сделать, ей точно не станет от этого хуже. Благодаря развитию идей Мальтуса[44], неблагоприятные последствия были исключены, а об условностях Мона ничуть не заботилась, имея свои собственные представления о морали. Она не была привязана к плотским наслаждениям и никакие мимолетные влечения не могли бы разжечь ее чувств; она бы скорее положила шиллинг в газовый счетчик и засунула свою голову в газовую печь, нежели продалась бы за деньги, в какой бы большой нужде она ни находилась; но она легко бы отдалась кому-либо по любви, если бы сочла условия для этого подходящими; и, что было не менее странно, она могла бы отдаться другому из сострадания, если бы в этом была реальная необходимость; и не смотря на то, что она сама соглашалась с тем, что ее взгляды были далеки от традиционных и даже фактически сама это утверждала, она ни за что бы не признала бы себя аморальной особой. Ей казалось, что это определение куда больше подошло бы женщине, требующей доступа ко всем активам супруга и совершенно не знающей цены деньгам.

Такова была позиция Моны по данному вопросу и свою роль в отношениях с Хью она рассматривала исключительно через призму его исцеления.