Козлоногий Бог

Хью, в свою очередь, несколько часов простоял у низкого окна, засунув руки в карманы и уставившись на Луну, совершенно не осознавая течения времени. Поначалу голова его настолько шла кругом от всего произошедшего, что он мог только представлять себе разные образы и совсем не мог думать связно. Он видел в своем воображении греческий склон и знал, что женщина, которую он преследовал, вне всяких сомнений была Моной, и пытался понять, могло ли оказаться так, что он видел именно такую сцену в еще более раннем своем воплощении. Он видел Амброзиуса, прогуливающегося вокруг монастыря еще в те времена, когда он только был построен, и себя самого, гуляющего вокруг него же сразу после реставрации. Он думал о той хитрости, которую открыл для себя в часовне, что для того чтобы стать Амброзиусом, нужно было посмотреть на мир его глазами.

Это воспоминание остановило полет его воображения и холод пробежал по его спине. Хватит ли ему смелости провернуть этот трюк? И если все удастся, то что, черт возьми, произойдет в таком случае? Ему было безразлично, что случится с ним самим. Его беспокоило только то, что он мог сделать с Моной Уилтон — напугать ее до середины следующей недели и оскорбить до глубины души. В моральных качествах Амброзиуса он был не уверен. Он рассудил, что этот репрессированный монах, державший обет безбрачия, может натворить немало дел, если дать ему волю, и вне зависимости от того, были ли виноваты в том эксперименты с греческой магией в прошлом или неправильно устроенный брак в настоящем, последствия могли оказаться ужасающими. Хью боялся взять на себя ответственность за вызов Аброзиуса.

Наконец, он отправился в постель, невероятно взволнованный, истощенный и уставший от собственных мыслей, и всю ночь видел кошмарные сны о своей матери и том человеке, о котором теперь думал исключительно как о своей первой жене.

Утром Мона встретилась с подавленным Хью за завтраком и была поражена тому, с какой бешенной скоростью менялись его настроения. Судя по его поведению, о вчерашнем разговоре можно было забыть. После завтрака он исчез и больше она его не видела.

Закончив со всей домашней работой, она взяла свою записную книжку и измерительную рейку, и занялась планированием сада, который намеревалась разбить во дворе старого фермерского дома. Также стоило сделать, думала она, и широкий травянистый бордюр, который будет идти от самой западной двери, через пастбище, до самого елового леса, и окаймлять единственную тропинку, которая туда вела и была ее излюбленным местом для прогулок в лучах закатного солнца. Не могло быть и речи о том, чтобы посадить величественные мальвы или царственные дельфиниумы на этой мелкой, каменистой, меловой почве, но здесь могли бы прижиться серые, ароматные цветы вроде морской лаванды или крестовника; козлятника и армерии; цветущего шалфея, алого и синего, и полыни с розмарином. Яркое весеннее солнце пекло так сильно, что Моне захотелось, вопреки ее обычным привычкам, надеть на голову шляпу.

Опасаясь, что у нее разболится голова, если она продолжит в том же духе, она зашла в часовню, чтобы просмотреть свои записи и сделать все необходимые расчеты. Она складывала, вычитала и самозабвенно делила ярды на футы, когда вдруг почувствовала, что была здесь не одна. Она с беспокойством огляделась по сторонам, ругая себя за то, что так сильно нервничала, и увидела Хью, неподвижно стоящего в самом центре примитивного Зодиакального круга на мозаичном полу святилища. Она не заметила его, когда вошла, ведь глаза ее были слишком сильно ослеплены наружным светом, чтобы различить хоть что-то в полумраке часовни. Она задумалась, как долго он уже здесь стоял и пришел ли он сюда сразу после завтрака, ибо выглядел он настолько собранным и неподвижным, что казалось, будто бы он стоял здесь уже целую вечность.

Она слегка обернулась, сидя на каменном выступе, и продолжила за ним наблюдать. Эта неподвижная, полностью поглощенная происходящим фигура производила очень странное впечатление. Она пыталась понять, был ли это Амброзиус или Хью, или оба они одновременно, и почему-то не могла этого определить, склоняясь в большей степени к последнему варианту.

Он стоял в центре большого Зодиакального круга, ноги его при этом располагались в центре чуть меньшей окружности, содержащей знаки четырех элементов — земли, воздуха, огня и воды. В тех частях, которые были образованы радиусами знаков, располагались небольшие выемки, в которые, как Моне было известно, могли быть помещены знаки семи планет в соответствии с тем, как менялось их расположение в небесных домах по мере вращения колеса небес. Хью стоял точно в центре символического изображения Вселенной, и Мона никогда бы раньше не смогла поверить в то, что какое-нибудь живое существо в мире может быть настолько одиноким.