Козлоногий Бог

— Ты помнишь ту эффектную выходку Дез Эссента — в романе «Наоборот» Гюисманса? Званый обед, на котором все были в черном, устроенный им, когда он пожелал почувствовать себя особенно безнравственным — или пожелал, чтобы его приятели решили, что он чувствует себя именно так? И его спальню, которую он обтянул бежевым струящимся шелком, так что она стала похожей на камеру с каменными стенами и протекающей крышей? Так вот, как на счет того, чтобы повторить это? Тебе не кажется, что нам стоит вернуться к работе?

Мона вспыхнула от внезапного напоминания о деловых отношениях, о которых она напрочь забыла, как будто бы их и вовсе никогда не существовало.

— Да, конечно, — сказала она. — Скажи, с чего мне начать.

— Ну, я даже и не знаю. Лучше мне спросить твоего дядюшку Джелкса. Он же у нас эксперт. Придется мне самостоятельно разобираться в том, что делать дальше. Мне кажется, что все прояснится, когда мы начнем куда-нибудь двигаться. Но есть одна вещь, создание которой я хотел бы тебе доверить, чтобы поскорее начать что-нибудь делать, и это монашеская роба вроде той, в которую был одет Амброзиус на том изображении в псалтыре.

Мона подняла на него полные удивления глаза.

— Что ты задумал? — с тревогой спросила она.

Он взял ее руки в свои.

— Мона, я всерьез собираюсь воскресить Амброзиуса. Не нужно так бояться. Это абсолютно безопасно; ибо тогда мы узнаем, где он сейчас и кто он такой. Ты поможешь мне с монашеской робой, а потом уедешь в Лондон и погуляешь по магазинам, а к тому времени, как ты вернешься, я уже заставлю Амброзиуса уйти или хотя бы разберусь в ситуации. Ты сможешь достать все материалы для монашеского облачения в пригороде или тебе нужно будет съездить за ними в Лондон?

— Полагаю, мы можем найти их и в деревне. Это довольно развитое местечко.

— Что ж, хорошо. Собирайся, я отвезу тебя в городок, и мы вместе найдем все необходимое и сделаем из этого то, что нам нужно. Потом ты можешь уехать и оставить меня разбираться со всем остальным самостоятельно.

Он отвез Мону в небольшое поселение и, ожидая ее в припаркованной у рынка машине, наблюдал за тем, как она заходит поочередно к драпировщицу, шорнику и обувному мастеру. Вид ее удаляющейся спины, когда она пробиралась сквозь плотную рыночную толпу, снова вызвал к жизни его видение, и нечто внутри него зашевелилось, словно торопящийся на свет ребенок. На несколько секунд он увидел перед собой лицо Моны в зеленом шлеме — лицо суккубы — и шумный рынок вдруг начал казаться ему странным и нереальным. Лишь звон большого колокола Аббатства вернул ему чувство реальности и самоконтроля, и он понял, что на короткий миг Амброзиус проявился снова, и что это именно он смотрел на современный рынок, казавшийся ему странным и фантастичным, и что только знакомый звук большого колокола вернул его обратно.

Драпировщик, у которого Мона купила шесть ярдов грубой черной саржи, используемой жителями города только во время траура, гадал, кого же могла потерять эта юная леди. Шорник, у которого она приобрела длинный хлопчатобумажный шнур, который использовался в основном для управления животными на цирковых представлениях, недоумевал, где же она могла выступать. Обувной мастер, у которого она купила пару сандалий наподобие тех, что носили приговоренные к пожизненному заключению, подумал, что для женщины ее роста у нее, должно быть, невероятно огромные ноги.

Весь оставшийся день Мона провела в своей спальне, превращая грубую черную саржу в одеяние с капюшоном. Где и как провел день Хью, ей было неизвестно, но она заметила, что к ужину он пришел порядком измотанным.

— Я хочу, чтобы ты ее примерил, — сказала внезапно Мона, когда они закончили пить чай.

— Хорошо, — ответил Хью и последовал за ней наверх, когда она пошла принести свою работу.

Он вошел вместе с ней прямо в ее комнату, чего она никак не ожидала, учитывая, что происходила из такой среды, где никто не смел заходить друг к другу в спальни. Он, однако, не видел в этом ничего странного, и ей было проще принять ситуацию такой, какой она была, нежели придать ей важности, которой она не обладала, пытаясь выставить его вон.

Он натянул на себя тяжелое одеяние через голову, как футболку, и завязал на талии белый шнур, а Мона опустилась перед ним на колени, чтобы отрегулировать длину подола. Он посмотрел поверх ее головы на свое отражение в висевшем на шкафу зеркале.