Козьма Прутков и его друзья

«Кто же прав, Грибоедов ли, изобразивший Чацкого оклеветанным в сумасшествии, или г. Жемчужников, представивший своего Валунина действительно помешанным? По-моему, г. Жемчужников. Грибоедов олицетворил в Чацком сатиру, вложил в него свои мысли и, введя его в среду людей, дал ему положение исключительное, совершенно несообразное с условиями общества, в которое он поставлен. Человек в здравом уме может думать и даже говорить то, что говорит Чацкий, но не таким тоном и не при таких случаях: самовольно брать на себя роль проповедника в гостиной или на бале, присваивать себе право учить всех и каждого, гласно смеяться над всеми, гласно презирать всех — может только сумасшедший, и г. Жемчужников совершенно прав, сделав таковым своего Валунина».

Сам того не замечая, Владимир оказывал брату медвежью услугу. «Серьезная» комедия Алексея на глазах превращалась в пародию на «Горе от ума».

И надо же было случиться так, что Владимир вознамерился опубликовать свою статью в «Северной Пчеле», и по его просьбе А. В. Шереметев отдал ее Фаддею Булгарину.

Каких только злобных знаков не понаставил Булгарин на полях рукописи Владимира Жемчужникова! Один из их современников выразился об издателе «Северной Пчелы» так: «В нем было много грязи и огня». И вот тут-то взметнулось пламя, питавшееся любовью и благодарностью к Грибоедову, который некогда подарил Булгарину свою дружбу.

Просто так отказать влиятельному Шереметеву, представлявшему интересы Жемчужниковых, было невозможно. И Булгарин пишет ему обстоятельное письмо. Он хвастается заслугами «Северной Пчелы», ссылается на то, что статья Жемчужникова слишком велика для газеты и не очень искусна по слогу...

Но вот главное:

«Если б мне пришлось положить голову на плаху — я не унижу Грибоедова ни пред казнью! Если нынешнее поколение почитает речь его устарелой, сожалею об учителях нынешнего поколения — но Горе от ума chef-d’œuvre* во всех отношениях! »

Булгарин негодует искренне. Но тут же пугается и надевает маску человека, любящего резать «правду-матку» в глаза.

«Извините за откровенность! Это неизгладимая черта моего характера...»

Головы на плаху он, разумеется, не положил бы, но статья Владимира Жемчужникова не увидела света.

2

В журнале «Москвитянин» минули времена Погодина, Шевырева, Дмитриева, Глинки. Шевырев видел основу современной истории в единоборстве здоровой, крепнувшей России, призванной спасти человечество, и больного, загнивающего Запада, выполнившего уже свою историческую миссию и обреченного на участь Эллады и Рима.

К началу «мрачного семилетия», высмеянный всесильным Белинским, журнал совсем захирел. Но не прошло и трех лет, как художественный и критический отделы «Москвитянина» оказались в руках друзей драматурга Островского, критиков Аполлона Григорьева, Бориса Алмазова и других талантливых литераторов, составивших «молодую редакцию» журнала.

Пьесы Островского, критические обзоры Григорьева, фельетоны Алмазова дали журналу новую жизнь. «Москвитянин» отстаивал народность, но уже с иной, не казенной позиции, восторгался художественными принципами Островского, от которого ожидалось «новое слово» в литературе...

Естественно, что уже первая напечатанная комедия Алексея Жемчужникова «Странная ночь» сразу же вызвала раздражение «Москвитянина», объявившего, что она «насквозь пропитана дендизмом». Чего стоят действующие лица: Князь, Княгиня и изысканно одетый «седой и завитой» господин? И не написано ли произведение г. Жемчужникова под влиянием великосветских пустячков Мюссе? Так, примерно, писал рецензент «Москвитянина», пожелавший остаться неизвестным. А следом и Аполлон Григорьев в своем обзоре «Современник» в 1850 году» распек Жемчужникова за подражание «драматическим пословицам» Альфреда де Мюссе, «от которых как-то дышит пустотою и праздностью».

В своем отзыве о «Сумасшедшем» Борис Алмазов подлил масла в огонь, издевательски признав «лучшим местом во всей пьесе» описание обстановки в гостиной княгини Горской — «золотую раму», «золотую мебель», «саксонский фарфор»... (Кстати, включив через сорок с лишним лет комедию «Сумасшедший» в двухтомное собрание своих сочинений, Алексей Жемчужников убрал оттуда все «золото».)

Обида на московский журнал вызвала рождение и лишенной юмора статьи для «Северной Пчелы», и откровенной пародии на стиль и лексикон статей Аполлона Григорьева под заглавием «Безвыходное положение» и подзаголовком «Письмо к моему приятелю Апполинию в Москву».

Но страсти улеглись, и к друзьям вернулось чувство юмора.

Летом 1853 года, когда братья Жемчужниковы снова оказались в Павловке, к готовым уже «Досугам» Кузьмы Пруткова, как мы помним, прибавилась комедия «Блонды». Написал ее Александр Жемчужников, «при содействии» Алексея и Владимира.