Козьма Прутков и его друзья

Что ж! пусть его! Что нам безумный говорит —

Не надо принимать за чистую монету.

Комедия в общем-то получилась не очень вразумительная и была забыта. Но в свое время о ней писали «Отечественные записки», «Библиотека для чтения», а в «Москвитянине» появилась разгромная рецензия, подписанная Б. А. (Борисом Алмазовым):

«Признаемся, что давно мы ничего подобного не читали... Мы бы и не прочли этой комедии, если б на нас не лежала с некоторого времени трудная, подчас тяжелая, обязанность рецензента. Новое произведение г. Жемчужникова отличается такими разнородными достоинствами, что не знаешь, чему удивляться, богатству ли содержания) глубине ли идеи, изяществу ли формы. Жаль только, что мы никак не могли добиться, в чем состоит сюжет пьесы, ибо она вся проникнута какою-то таинственностью, от чего в целом это прекрасное упражнение лишено всякого смысла, и много вредит впечатлению, производимому ансамблем.

Мы решительно не могли понять, что происходит между лицами этой пьесы. Заметили мы, что они постоянно говорят между собой, но о чем говорят, мы тоже не могли взять в толк. Одно только знаем мы за достоверное, что действие происходит в «высшем свете»¹.

Вот тут бы рецензенту и остановиться. Но он пошел дальше и поразил автора в самое сердце :

«Что же касается до хорошего тону, который, как вам известно, господствует в высшем свете, то им не отличаются действующие лица комедии г. Жемчужникова. Кажется, все с нами согласятся, что главным отличительным признаком хорошего тона почитается учтивость, а ее именно и недостает действующим лицам разбираемой нами комедии... Посмотрите, например, как они (то есть люди хорошего тона) обращаются с дамами...»

Жемчужников был оскорблен в своих самых лучших чувствах. Какой-то Б. А. из «Москвитянина» вздумал учить его, аристократа, камер-юнкера, правилам хорошего тона.

Кстати, он мог не знать, что Борис Алмазов был родовитым дворянином, а тот, в свою очередь, мог принять Алексея Жемчужникова за человека, знающего «высший свет» понаслышке.

В ту пору предостаточно было авторов сочинений из великосветской жизни. И вербовались они большей частью из круга молодых чиновников, которые, получив некоторое образование, тяготились своей захудалостью и бедностью, скрипели по утрам перьями в канцеляриях, но держались надменно с акакиями акакиевичами, армией, как они говорили, «приказных крыс». По вечерам эти молодые люди собирались друг у друга для преферанса по маленькой и сплетничанья, изредка ходили в оперу или французский театр, в танцклассы, читали романы Евгения Сю, Дюма и книжки «Современника», либеральничали, лениво поругивая правительство. Они с плохо скрываемой завистью наблюдали за молодыми людьми с хорошими состояниями и связями, за «львами», принятыми в салонах и отличавшимися «апломбом», этакой смесью учтивости с наглостью.

Жемчужниковы принялись серьезно обсуждать обиду, нанесенную «Москвитянином» Алексею. Похоже, что им изменило чувство юмора. Владимир Жемчужников даже написал в защиту брата статью, полную полемического задора, и тоже обвинил рецензента в незнании... света.

Вся полемика Жемчужниковых с «Москвитянином» оставляет комическое впечатление, и, может быть, не стоило бы ею заниматься, если бы в ней не было любопытных примет времени. Кроме того, она получила весьма забавное развитие и повлияла на творчество Козьмы Пруткова.

В статье Владимира говорилось :

«Если какой-нибудь писатель, описывая не высший круг общества, вдается в разные подробности одежды, привычек и приемов своих лиц, в «Москвитянине» не только не упрекнут его, но и похвалят, и расхвалят и даже захвалят... то попробуйте коснуться с той же стороны большого света, — критики «Москвитянина» тотчас же переменят свой взгляд и в грозной запальчивости прокричат хором сотню раз сряду: «дендизм, дендизм!», обрадованные возможностью повторить во всеуслышанье свое новоизобретенное и любимое слово... Не происходит ли это от того, что при упоминании о большом свете, приличии, о так называемой и иначе не называемой «порядочности», о белом галстуке, фраке и перчатках — страдает самолюбие этих критиков?»²

Оправдывая «вольности», которые допустил брат в манерах своих героев, Владимир Жемчужников добавлял:

«В старину в светской жизни на все были правила: как сидеть, как стоять, как говорить, как любить. Тогда, по крайней мере, люди не обманывали себя : знали, что всякое движение их подчинено светскому уложению, и сознательно покорялись ему. Теперешнее поколение, понимая смешную сторону этого уложения, старается казаться свободным в гостиной жизни, и потому несвободно на самом деле : оно только переменило образец, данный обществом, на другой... Как при всяком новом направлении, так и при этом, многие впали в преувеличение...»

Владимир восхвалял брата (автора «Притчи о Сеятеле и Семенах» и комедии «Странная ночь») и в своем восхвалении стал утверждать, что главное лицо комедии «Сумасшедший» Валунин затмил грибоедовского Чацкого: