Крабат, или Преображение мира

Букя кивает. Не знаю — лучшее место на свете, я однажды там побывал. На дороге я встретил девушку, от которой голова шла кругом. Я спросил: куда ты идешь? Не знаю, ответила она. Я спросил, куда ведет дорога, она пожала плечами, не знаю. Я сел на обочину и спросил, зачем же ты по ней идешь? Не знаю, сказала она и остановилась. Она внимательно посмотрела на меня и сказала: мы могли бы заняться любовью. Зачем, спросил я. Не знаю, просто так, сказала она, мы можем остаться здесь. А потом, спросил я. Не знаю, сказала она, может, мы умрем. Для чего умирать, спросил я. Она легла рядом со мной на дорогу. Не знаю, для чего жить, сказала она. Не знаю — самое приятное место, которое я знаю.

Я пробую встать, но ноги мои слишком тонки и слабы, чтобы выдержать меня — Большой Мозг.

«Зачем ты отпустил его?», — спрашивает Букя и показывает в том направлении, куда исчез охотник.

«Его мозг в порядке», — говорю я.

Букя берет свой саксофон. Звуки кувыркаются, как будто ходят на руках. Они причиняют мне боль.

«Все идет кувырком», — кричу я и затыкаю себе уши.

Букя откладывает свой инструмент в сторону, ты это понял наконец, замечает он. А как же с нравственностью от разума — разве это не твоя программа?

Я молчу. Я не сдамся, пока во мне есть хоть частица человеческого.

«Ты должен был все-таки превратить охотника во что-нибудь, — говорит Букя задумчиво, — может быть, в гнома. Или в круглого дурака. Ведь это он упрятал Сигне Гёрансон за решетку», — добавляет он.

Я не знаю Сигне Гёрансон, может, она провозила контрабандой гашиш или застрелила своего любовника, у богатых ведь не так много возможностей.

«Она публично обвинила охотника в том, что своими книгами он вводит людей в заблуждение, — говорит Якуб Кушк. — Ведь это он был водителем автобуса, который гулял с нами по парку Свободного Выбора и показывал всех — от ловца угрей до мастера кнута и пряника. У неё должен родиться ребенок».

«В тюрьме?» — спрашиваю я.

Якуб Кушк качает головой. Она на свободе.

Он подносит к губам свою трубу и играет на ней странную мелодию, кажется, будто звуки карабкаются с большим трудом друг другу на плечи.

Иногда они соскальзывают, падают и снова начинают карабкаться.

Глава 14

В списке вполне земных «чудотворцев», выручавших бургомистра из разных бед, одолевавших его на трудном посту, значился и один писатель. Правда — хотя об этом никогда не говорилось вслух, даже намеков таких не высказывалось, — он внушал подозрение, ибо в его книгах чистая правда так тесно переплеталась со свободным вымыслом, что отделить эти составные части официальным инстанциям никак не удавалось. С другой стороны, писатель иногда приносил практическую пользу, например, он написал стихи в честь открытия нового флигеля местной больницы.

Не посвящая писателя целиком в свои планы, бургомистр — он собирался привезти Хандриасу Сербину магнитофон, чтобы старик записывал свои истории для будущих посетителей ресторана «Крабатов колодец», — стал расспрашивать его, как в этом случае правильно связать поучение с развлечением, ведь и то и другое необходимо, «Человек любит посмеяться, — сказал при этом бургомистр, — но умный и смеется по-умному; и хотя говорят, что, если есть рыбу, ума прибавится, но по-настоящему верят в это только жители Залова».

Раньше, когда все речки еще были богаты рыбой, в Саткуле ее водилось особенно много, а больше всего там, где на обоих ее берегах раскинулась деревня Залов.

Но деревня возникла на этом месте не потому, что рыбное богатство обещало заловцам сытное житье, нет, это сами рыбы плотно набились в мелкую речушку, когда узнали, что жители Залова занимаются рыбной ловлей собственным, очень странным способом.

Однажды заловский староста, очень деятельный и мудрый человек, простояв с утра до вечера рядом с рыболовом, обнаружил, что тот ничего не поймал.

Когда рыболов стал складывать удочки, староста спросил его: «Ты просидел здесь весь день и ничего не поймал. Почему?»

«Потому что рыба не клюет», — ответил рыболов.

Староста задумался. «Ты прав, — сказал он, — я видел собственными глазами, что она не шла на крючок».

В глубоком раздумье староста отправился домой и, придя, уселся в свое кресло. Во втором часу ночи он разбудил служителя общины, написал записку и, прикрепив ее к дубовому жезлу, приказал немедленно обойти с этой запиской все дома. Для верности — поскольку служитель общины и в обычное время читал плохо, а в такой час вообще ничего не мог разобрать — староста заставил его повторять написанное до тех пор, пока не убедился, что его послание если не все увидят, то хотя бы услышат.

Послание гласило: «Все жители деревни, которые не носят юбку, в возрасте от четырнадцати до восьмидесяти одного года, если они еще не умерли и не похоронены, должны без проволочки, натянув штаны и протерев глаза, явиться на двор к старосте».