Краеугольный камень

– Ветер, братцы, однако, напирает. Задуй-Задуевич шутковать не станет: если всё же дерзнёт напакостить – напакостит, не сомневайтесь. Он такой! Может закрутить вихрями, направления хитромудро примется менять туды-сюды. Нам, значится, будет мозги морочить. Э-эх, поспешить надо бы! Шире, что ли, шаг, бригада ух. Да штаны-то не порвите, стараючись.

– За тобой, дед, не угнаться! – мальчишечьими припрыжками азартно догонял старика Пётр.

Уже было столь светло и просторно, что дали таёжные, хотя и подёрнутые влажной дымкой, виделись далеко и высоко, и Афанасий Ильич разглядел на далёком и смутном востоке маленькое-маленькое сердце и сосудами отходившие от него тоненькие лучи. Шли быстро, а хотелось, оглянувшись, призадержаться и всмотреться: что там, отчего, зачем? И хотя он, взрослый человек, не мог не понять тотчас – там рождается свет нового дня, там краешком едва проклюнулось солнце, однако всё же склонялся думать: нет, там – сердце с лучами-сосудами.

«Разве без сердца может быть жизнь?»

По Ангаре тяжёлой, крупной кусковатостью перекатывалась рябь, подымалась волнами. Ветер, порывистый, переменчивый, несомненно, задуевский, пенно взбивал и вскосмачивал воду у берегов. Афанасию Ильичу, как-то совсем по-детски, несерьёзно, подумалось, что Задуй-Задуевич силился нарушить извечное течение реки, покорить её своему шальному норову. Ангара ответно угрюмилась, морщилась, но неуклонно продолжала свой путь. А путь её издавний – к Енисею.

«Где-то в далёком северном далеке реки сольются, – подумал Афанасий Ильич. – Можно сказать, сольются в единую судьбу. И с удвоенной мощью, великим обширным потоком вместе понесут наши сибирские, самые чистые и самые светлые на земле воды к Мировому океану. Вольются и в него, и в общую жизнь всей планеты. Как это здорово!»

«Однако… однако легко, товарищ дорогой, думается, да тяжело делается».

Возле птахинской избы он зачем-то ещё раз обернулся к Ангаре.

«Не переживаете ли, уважаемый, что Задуй-Задуевич и впрямь расстроит течение реки, расплещет её воды во все стороны и в итоге не позволит ей влиться в Енисей?»

Покачивая головой и усмехаясь чему-то своему, Афанасий Ильич природно крепкой поступью вошёл во двор и немедля принялся за работу.

«В какой-то древней книге наш Дед Мороз вычитал, что всё в этом мире к лучшему, – ещё какое-то время заботили посторонние мысли. – А что, может быть, так и есть? Реки жизни куда-нибудь да вынесут и нас, путаников, верхоглядов, неисправимых утопистов. Стоп, стоп: вы не о себе ли, маэстро? Да, и о себе, любимом, тоже!»

«…И как только, наконец, вынесет нас к новым землям, а значит, и к какой-то иной жизни, – там уж, братишки, не сплошать бы нам по новой».

«Эх, раззудись, моё плечо, размахнись, рука! А мысли всякие – прочь: лезете, точно мухи!»

Глава 58

Вскоре отыскались и гвозди, и топоры с молотками, и пила двуручная. Всё, правда, ржавое, гнутое, тупое, с поломанными и треснутыми рукоятками и топорищами, но тем не менее вполне пригодное. И доски, довольно сносные, широкие, главное, не подгнившие, надёжно толстые, попались сразу на глаза и незамедлительно пошли в дело. Афанасий Ильич и Сергей взялись за установку лесов, скорее, широкого передвижного настила в виде стола, постамента, с которого можно будет принимать венцы сверху, перекантовывать на землю; подыскали для ската два длинных тонких бревна и брусчатые доски. Пётр и Фёдор Тихоныч забрались к Сане с Катей, чтобы помочь им отсоединить, выломать, и снять последние стояки и перекрытия кровли. Потом, договорились, все вместе набросятся на разборку, нумеровку и складирование на улице венцов. Работали дружно, но молча. Не до разговоров и тем более препирательств, когда Задуй уже расхрабрился до того, что на выгоревшем поле ворошил и взмётывал к небу куски сажи и пепел; даже в лица работникам изловчался чего-нибудь дошвырнуть. Кое-где по полю вскипали пламенем очаги, однако тут же рассыпа́лись искрами, гасли, потому что гореть там уже было нечему. На соседних улицах занялось ещё несколько изб и заборов, но они находились вдалеке.

С тревогой посматривали люди на избу и заплот в птахинском огороде: не полыхнуло бы и там!

Полыхнуло.

Известно, что беда не заставляет себя долго ждать. А как только нагрянула – в весельцеватой отчаянности говорят: отворяй ворота.

Та самая изба и загорелась. Видимо, тлели и поддымливали где-то на ней или около угольки, а поднажал и завихрил ветер – раздуло их, пакля, смолёвое, неподсоченное дерево, что-то ещё воспламенились. Люди хотя и увидели огонь, однако не засуетились, не всполошились, не прервали работу ни на секунду. Ветер дул намного левее разбираемой избы, искры и пламя сметало на огород, а там гореть, продлевая и расширяя пожар, нечему. К тому же всем понятно, что нужно родовую избу спасать, а не бросаться тушить строение, которое хотя и доброе ещё, но не столь ценно.