Краеугольный камень

– Злодей Задуй-Задуевич всё же вдунул нам жару, – не опуская лома и вставляя его в расселину между венцами, в хмурой беззаботности пояснил Фёдор Тихоныч. – Видать, присмотрелся, ирод, и злокозненно напуржил искр куда-нибудь в застрёху у нижнего края кровли. А там навален для утепления потолка мох, в какие-то поры поназабрасывали на чердак отслуживший своё деревянный скарб и другую рухлядь. Вдобавок доски и бруски кровельной обвязки сухие до последней сухости. Избёнка наверняка сгорит, коли занялась. Да к тому же полыхнула с кровли, да столь резво. Чтоб кровлю путёво тушить, лестницы нужны, багры, топоры. Эх, чего уж рассуждать! Жалко бедолагу, не судьба ей. А ведь верой и правдой послужила скольким поколениям хозяев. Остаётся, братцы, надеяться, что Задуй с минуты на минуту угомонится. Такое дело на заре нередко тут случается, когда начинает мало-помалу пригревать взошедшее солнышко, а от юго-запада надувать противостоящим ветром. Думаю, пожарище по остаткам забора и искрами не двинет на нас ордой, на избёнке и застрянет. Крыша сгорит, а остов, кто знает, может и уцелеть.

– Эй, Задуй, будь, падла, человеком! – рупором установив у губ ладони, крикнул Пётр в сторону порождающего ветер ущелья и тут же подхватил кувалду и жахнул ею по стояку, вышибая его из паза, срывая с гвоздя и скобы.

– Хорошо работа́ем, но всё же не мешает, ребята, поднажать: на Задуя и солнышко, как говорится, надейся, а сам не плошай, – молвил Фёдор Тихоныч, помогая Петру повалить и сбросить вниз очередной стояк.

К другому подскочили, обхватили его, потянули вверх, вбок:

– Вдохнули-выдохнули, хо-оп-па-на – ура, махом выдернули из паза!

– Управились с этим бравым хлопцем, управимся и с другими.

– Ай и молодцы же мы каковские да растаковские!

Фёдор Тихоныч прижмурился вдаль:

– Гляньте, кто-то с тропы из лесу выметнулся. Да никак Галинка – наша хлопотунья и певунья, матушка, Саня, твоя. Впрочем, не ошибся ли я, слепокурый пень, а?

– Точно, дядя Федя: мама на всех парах несётся из Нови, – неохотно оторвал Саня взгляд от заломленного гвоздодёром бруска. – С двоюродным моим братом Славкой Верёвкиным чешут. Во дают стране угля: по тайге впотьмах – напролом, марш-броском! Не иначе, медведей и волков перепугали на десяток вёрст в округе. Да у нас тут живут танки, а не люди.

– Не сметь, старшина второй статьи, дурно выражаться про наших людей! – отчеканил Фёдор Тихоныч.

– Я, товарищ гвардии капитан, наоборот, с похвальбой. Скажи-ка, Кать.

– Скажу-ка, скажу-ка, – посмеивалась Екатерина, краснощёкая, смешливая, сияющая добротой и счастьем девушка.

В работе от мужчин Екатерина не отстаёт. Где тяжче, там и она, не ждёт просьб или намёков – подсоби. И с ломом ловко управляется, и гвоздодёру знает применение. Однако тонка, легка, прыгуча и будто не работает, а танцует, приплясывает. В чём сила её? – возможно, подумал Пётр, тайком поглядывавший на девушку.

Он после её «скажу-ка, скажу-ка», приподнял глаза от работы, выпрямился весь, рубашку, излохмаченную и издырявленную огнём и натугами, зачем-то поправил у надорванного ворота, не без льстивости и вроде как смущённо посмотрел на Екатерину, неожиданно подтолкнул плечом в плечо Саню и сказал довольно громко, чтобы, по всей видимости, услышала и Екатерина:

– Братан, по чесноку говорю: любуюсь твоей зазнобой. Ты, конечно, ничего такого не подумай. Понимаешь, красота, она и есть красота: любуйся со стороны и – эх! – пой, душа моя!

– Ну, любуйся… ну, пой… – отчего-то не смог полно разжать зубы Саня. – Мне-то чего с того? Слышь, Кать: тут, оказывается, любуются тобой. Аж запеть хотят в твою честь.

Екатерина, пуще прежнего раскрасневшись, отмахнулась и той же ладонью сразу прикрыла своё светившееся счастьем и стыдом лицо:

– Ай вас, мужиков! Мастаки, погляжу, всякую ерунду болтать.

– Да я ж по-доброму, с чистой душой, сударыня, про красоту-то твою, – бурчал огорчённый Пётр, в несоразмерном размахе и усердии втыкая лом в прощелину. – Понимаешь, о моей зазнобе напомнила ты мне. О той, что в молодости была. Эх, была, была, да сплыла!

И он яростным рывком выломал из паза скобами прикреплённый к бревну брус.

– Извините, если обидела, – тихонько отозвалась деликатная Екатерина и в какой-то повинной покорности подалась вся к плечу Сани.

– Не обидела, а порадовала и осветила душу мою пропащую, сударыня. – И Пётр с ломом подпрыгнул к упиравшемуся возле толстой доски Сане: – А ну-кась, женишок, поднаж-жали! Пош-шла, пад-дла!

Пётр дыхнул в Санино ухо:

– Деваху, братан, береги. И сотня твоих изб не стоят её. Усёк?

– Без тебя знаю, чего надо и сколько что стоит, – всё не мог полно разжать зубы Саня; говорил с покривлённым ртом.

– Ну, ну, знаток! Вижу, лютой ты. В том числе до работы. Одно слово, кулак и куркуль.

– Уж какой есть.

– Ну, ну.

– Лапти гну. Подсоби-кась, чем языком-то наяривать, точно на балалайке.

– И то верно, – возможно, и сам дивился своей сговорчивости и беззлобию Пётр. – Сто́ящему мужику – всегда готов.

Глава 59

Тем временем Галина Птахина подбежала к избе: