Край

– Один раз в жизни пробовал, еще в школе. Кашлял, чуть легкие не выплюнул. А сейчас захотелось.

– Не надо. В таком возрасте поздно начинать.

Тальберг прикурил и по неопытности затянулся глубоко. Неприятный царапающий дым вгрызался в горло, и это оказалось хуже, чем представлялось. Он с трудом подавил начавшийся кашель.

– На вас лица нет, – заметил Володин.

– Мелкие неурядицы, – Тальберг не знал, докуривать начатую сигарету или похоронить ее в пепельнице.

– Ясно, – флегматично отозвался Володин, выпуская следующую серию колец в форточку.

– У вас, говорят, композитные материалы на основе краенита разрабатываются? – спросил Тальберг для поддержания разговора.

– Если бы, – обреченно махнул рукой Володин, – возимся впустую, без намека на результат, перепробовали все самойловские идеи, а воз и ныне там. Ни на миллиметр не сдвинулись, хоть рассчитывайся. Прямо тупик какой-то.

– А презентация?

– Какая презентация? – удивился Володин.

«Ложь, от начала и до конца», – подумал Тальберг и затянулся снова. Дым вошел аккуратно, и кашлять уже не хотелось.

30.

Когда Лизка вечером вернулась домой, Тальберг сидел на кухне, уставившись в стену. Перечень надетой на нем одежды ограничивался сиротливыми семейными трусами в горошек, наводящими на тревожные мысли.

Перед ним стояла бутылка с черной жидкостью. Такая же жидкость поблескивала в рюмке из набора на шесть персон, годами пылившегося в коробке на серванте.

– Я не поняла, – Лизка неприятно удивилась, но из-за вчерашней сцены удивление оказалось куда слабее, чем могло.

Он поднял на нее глаза. Это был не тот Тальберг, с которым она прожила полтора десятка лет. Тот спиртное не употреблял вовсе, а этот напился вдребезги и с трудом ворочал языком, не в состоянии сфокусировать взгляд. Вчерашний приступ ревности был неприятен, но объясним, а вот созерцание Тальберга «под мухой» вызывало лишь глубокую неприязнь своей безобразностью.

Рядом с бутылкой чернело блюдце из чайного сервиза, исполняющее обязанности пепельницы. В воздухе висел дым, и Лизка открыла нараспашку окно.

– Надеюсь, это разовая акция, бессмысленная и беспощадная, – она наблюдала, как Тальберг безуспешно силится ответить. – Где Ольга?

– Не знаю, – он икнул. – Гулять пошла с подругами.

– Она домой хоть приходила?

– Да! Я ключи потерял, а она мне открывала.

Лизка покачала головой.

– Ты для разнообразия на себя в зеркало полюбуйся… – начала она, но осознала бессмысленность взываний к совести – та надежно спала, споенная черной жидкостью неизвестного происхождения. – Что за гадость пьешь?

Тальберг неуклюже подхватил бутылку и показал на нее пальцем, едва не выронив.

– Хрен его знает, – сказал он пьяным голосом. – Но идет хорошо.

– Вижу, – она поняла, что вечер испорчен и спать придется в нездоровой атмосфере спиртовых испарений.

– Не сердись.

– Стараюсь, но не получается. Не могу понять, чем вызвана необходимость сидеть и пить в одиночку.

– Этот твой Платон, который вчера здесь цветочки тебе дарил, отст… остра… отсранил меня от работы.

– Вот так запросто? Без причины?

– Не-ет, – он допил остаток со дна рюмки. – Не просто, а с унижениями и провокациями. Как он умеет. А он умеет.

– Он жив? – уточнила Лизка, вспомнив, с какой ненавистью вчера Тальберг смотрел на Платона.

– Жив, – он сонно моргал. – А я ведь почти его задушил, чуть-чуть оставалось, и эта гадина сдохла бы прямо у себя в кабинете, – его голос на миг стал мечтательным. Он вздохнул и закончил: – Но, к сожалению, мне помешали.

– К счастью, – сказала она, – не хочу ждать тебя двадцать лет из тюрьмы.

– Могла бы подождать, заодно проверили бы чувства, – он улыбнулся с закрытыми глазами. – Любопытно, дождалась бы?

– Давай обойдемся без таких проверок, – попросила Лизка.

– Если не хочешь, тогда не будем, – согласился он, наполняя следующую рюмку.

– Тебе уже хватит. Утром голова разболится.

– Может быть. Но скорее всего, нет. Михалыч гарантировал, что не будет, а ему верю, он за Краем бывал. У него с тех пор волосы дыбом, – Тальберг показал рукой, как выглядят волосы стеклодува. – Человеку с такой прической нельзя не верить.

Он опрокинул следующую рюмку. «Седина в бороду – бес в ребро», – подумала Лизка.

– Как ты завтра на работу собираешься идти? – спросила она.

– Считай, я в отпуске. По графику.

– Кольцов тебя так легко отпустил? – усомнилась она.

– Хуже, – он снова икнул, – он меня сдал.

Лизке надоело наблюдать трехчастную пьесу превращения Тальберга в пьяное животное. Она ультимативным тоном потребовала:

– Прекращай сейчас же и иди спать!

Он посмотрел на нее, улыбаясь:

– Какая ты, Лизка, красивая! Честно! Зуб даю!

– Грубая лесть сегодня не действует и не отменяет моих слов.

– Дай хоть раз в жизни напиться, – попросил он, чувствуя, как трезвеет и проблемы начинают давить с новой силой. – Надо! Позарез!

– Так, – решила Лизка. – Ухожу в гости с ночевкой к Марине, а когда завтра возвращаюсь, то вижу трезвого выбритого улыбающегося мужа, а не свиноподобное существо! Ясно?

– Клянусь, – Тальберг ударил в грудь кулаком и ровно в ту же секунду забыл о клятве.