Кран-Монтана

Валентине было шестнадцать лет, может быть, семнадцать, и она уходила, совсем одна, около полуночи, тихонько, чтобы не услышали родители, хотя сама часто говорила себе, что это излишняя предосторожность, что она могла бы хлопнуть дверью и больше не возвращаться, а они так и будут жить своей жизнью теней. Она бежала в «Пашу» или в «1900», ветер холодил кожу, волосы присыпало снегом, и в ночи, освещенной неоном перед ночными клубами, у нее было чувство, что если не все, то что-то возможно. Но никогда ничего не происходило, она заказывала водку, глядя на девушек, которые давали себя целовать на темных банкетках, как будто все это было за стеклом.

Однажды ночью, это была зима ее восемнадцати лет, в окно постучали, и она увидела Стефана Берже, парня, который несколько дней назад засунул язык ей в рот на подъемнике Насьональ. Ей показалось тогда, что она сейчас задохнется или проглотит маленького теплокровного зверька, и она почувствовала себя обобранной, подвешенной в этом ледяном тумане, стиравшем очертания реальности. Даже Стефан исчез, ее как будто обнимал призрак.

Ему-то это вряд ли не понравилось, потому что он был здесь, стоял в снегу. У него были влажные волосы, будто только что из-под душа, а рядом с ним, чуть поодаль, маячил тип с темной шевелюрой и опущенным взглядом. Она сразу поняла, увидев, как они переминаются с ноги на ногу, что сейчас что-то произойдет, это было как готовая разразиться гроза или мыльный пузырь, когда и страшно, и надеешься, что он лопнет. Они ухватились за подоконник и подтянулись на руках гибким и бесшумным движением. И она без единого слова позволила им делать, что они хотят, в своей детской кроватке. Ее удивило прикосновение их кожи и руки, скользнувшие под ее футболку и между ног, но вся ее голова была занята созерцанием пухового одеяла, вышитые на нем горные цветы вдруг стали похожи на насекомых или на крабов и вылезали из ткани, как из гнезда.

В этот вечер звезды светят точно так же, как в ту ночь, двенадцать лет назад, когда два парня пришли поваляться в ее постели, оставив потеки грязи на кремовом ковре. Это как летнее небо, полное обещаний, и надежд, и угрозы. Она идет в темноте, огибая шале, и выходит с другой стороны на поле для гольфа, к этим просторам, которые манят ее все сильней. Она уже не знает, по какой причине оказалась здесь, вот так, вдруг, и почему сказала Крис и Карли, что приедет только завтра, не знает даже, хочется ли ей их увидеть. Она спрашивает себя, не идет ли сейчас в одном из своих снов с этими бесконечными просторами и склоняющимися к ней деревьями. Как бы то ни было, с тех пор как у нее прекратились месячные, вот уже пять недель, жизнь кажется зыбкой и статичной одновременно, она чаще обычного видит сны и все время чувствует себя усталой. Она идет по снегу, теплому и мягкому, как по болоту, и перед террасой «Археоптерикса» видит, как французское окно сияет матовым светом.

Горы вдали еще чернее ночью, они кажутся огромными, она как будто чувствует их глаза, устремленные ей в спину, а лес бормочет, ветер шелестит в деревьях, словно шепотом произносит слова. Ели смотрят на нее, и животные, неподвижные в зарослях, тоже, даже снег, все эти тихонько поскрипывающие кристаллики как миллионы глаз, уставившихся на нее.

Вдруг что-то взрывается у нее в животе и в голове. Гостиная за стеклом осветилась. Она видит диван перед телевизором. Видит девочку лет десяти-одиннадцати в голубой ночной рубашке, мужчину в пуловере и шерстяных брюках, сидящего рядом с ней, все это словно сцена в диораме. Она видит их глаза, не отрывающиеся от телевизора, отбрасывающего цветные вспышки, и чувствует напряжение, исходящее от рук девочки, которые лежат по обе стороны от колен. Она застыла, как на фотографии, но под ночной рубашкой чувствуется трепет, будто мышка бегает по ее животу. А потом Валентина щурит глаза и видит руку Жака Саврье, нырнувшую под ночную рубашку, и его ладонь, скользящую под тканью.

2

Она видит их сразу на террасе у Гербера: они сидят на солнышке перед чашками эспрессо и переполненной пепельницей (эти желтые фарфоровые пепельницы с написанным красными буквами словом «Кампари», которые есть во всех кафе курорта, окурки ментоловых сигарет со следами губной помады для девочек, коричневые и докуренные до фильтра для мальчиков). Крис в лисьем манто, с ногтями, такими же длинными, как в ее воспоминаниях, в тон губам, Карли тоже в черных очках, в темной шевелюре седая прядь. В ту самую минуту, когда она видит их в свежем утреннем воздухе, точно двух звезд инкогнито, греющихся на солнце, Валентина чувствует, как узел мрака развязывается в ее груди.