Красивые вещи

– Но, Нина, это же так дорого! Я не знаю, где ты, и спрашивать не собираюсь, милая. Мне известно все насчет правдоподобного отрицания, но ведь ты не можешь отрицать, что владеешь антикварным магазином здесь, поэтому… Как же мы решим вопрос с деньгами? Лечение обойдется в пятьсот тысяч долларов, если сложить стоимость сеансов облучения, дорогущих лекарств и визитов к врачу, услуг сиделки и пребывание в больнице. Я снова говорила со своей страховой компанией, и они опять отказываются покрывать что бы то ни было, кроме базовой химии. Говорят, что экспериментальное лечение они «не одобряют». – Снова приглушенный кашель. Голос матери становится слабее, словно разговор ее утомил. – Но я могу просто снова пройти курс химиотерапии. Наверное, все будет хорошо.

– Нет, – возражаю я. – Химия и в первый раз не сработала. Поэтому ты будешь делать все, что рекомендует врач. К концу года у меня будут деньги. Может быть, даже скорее. Вся нужная сумма. А ты просто делай все, что говорит доктор. Начинай лечение по протоколу.

Моя мать какое-то время молчит.

– Детка, я надеюсь, ты ведешь себя осторожно, чем бы ты ни занималась. Надеюсь, этому я тебя научила. Ты всегда должна думать на три шага вперед.

Я пробую сказать что-нибудь жизнеутверждающее, но с моим кишечником происходит нечто ужасное, поэтому я торопливо прощаюсь с матерью и плетусь в санузел, где меня снова тошнит. Потом я падаю на кровать и погружаюсь в лихорадочный сон.

Мне снится, что я на дне озера Тахо и отчаянно плыву наверх, к тусклому свету над моей головой. Мои легкие горят огнем, а поверхность воды все дальше от меня. Кто-то плавает надо мной – какая-то темная тень на фоне синевы. Я пытаюсь позвать на помощь, но понимаю, что этот «кто-то» мне не поможет. Он здесь для того, чтобы не дать мне всплыть. Когда я резко просыпаюсь, я вся мокрая от пота и не могу понять, где нахожусь. Но мой живот больше не сводит спазмами, хотя я все еще слаба и голова у меня кружится.

Я лежу в кровати и слушаю, как бушует гроза за стенами коттеджа. Моросящий дождь стал проливным. Его струи с такой силой бьют по стеклам, что я боюсь, как бы они не треснули. Я беру телефон, смотрю на экран и понимаю, что прошло три часа. Где же Лахлэн? Чем они там занимаются?

Минуту спустя до меня доходит мысль о том, что я легко могу это проверить. Я встаю с кровати, бреду в гостиную и нахожу лэптоп Лахлэна. Плюхнувшись на диван, я включаю лэптоп.

Когда компьютер оживает, я вижу, что в Стоунхейвене установлено уже одиннадцать скрытых видеокамер. Их иконки находятся на рабочем столе. Одна камера, как я понимаю, установлена в кабинете на нижнем этаже и спрятана где-то позади огромного письменного стола. Еще одна камера размещена в холле второго этажа – так, что с ее помощью можно видеть коридоры. Другие камеры показывают библиотеку, игровую комнату (вид поверх бильярдного стола), а также парадную гостиную и еще несколько комнат, которые мне незнакомы. Последняя камера показывает, по всей вероятности, хозяйскую спальню. К изображению с последней камеры я присматриваюсь особенно тщательно. Я никогда не видела хозяйских покоев в этом особняке. Спальня такая же темная и величественная, как все остальное в этом доме. Кровать с балдахином застлана алым бархатным покрывалом, диван обтянут таким же бархатом, шкаф размером с танк. По обе стороны от каменного камина бронзовые фигуры грейхаундов. Молчаливые сторожевые псы молча взирают на кровать, стоящую у противоположной стены. Это комната для высокопоставленного олигарха с претензией на то, что в его жилах течет королевская кровь.

Эту картину, эту готовую музейную экспозицию нарушает один странный диссонанс – штабель коричневых картонных коробок для переезда у дальней стены. Он высотой в три коробки и шириной коробок в двенадцать, не меньше. Я увеличиваю изображение и разглядываю аккуратные надписи от руки черным маркером: «Нарядные пальто – от „Селин“ и „Валентино“», «Клетчатые юбки», «Клатчи и портмоне», «Легкие свитера», «Разное», «Лубутен», «Шелковые блузки». Ко мне одновременно приходят две мысли: гардероб Ванессы запросто мог бы занять пространство целого модного бутика, а продав все эти вещи через интернет-магазин, можно было бы сколотить немалое состояние. Это первая мысль, а вторая вот какая: Ванесса живет здесь уже несколько месяцев, а судя по всему, вещи еще не распаковала.

С минуту я смотрю на экран, ожидая, что в поле зрения камер покажутся Лахлэн или Ванесса. Но они не появляются. Видимо, сидят в кухне. В остальных комнатах дома пусто, как в гробнице. О чем Лахлэн может разговаривать с Ванессой три часа подряд? Я ловлю себя на сожалении о том, что мы не додумались снабдить камеры аудиосвязью – тогда бы до меня доносилось хотя бы эхо того, что творится в большом доме и не попадает в объективы камер.

Через какое-то время я засыпаю на диване. Сколько я проспала – не знаю. Просыпаюсь я от того, что надо мной склоняется Лахлэн. От него пахнет дрожжами, сладостью и вином.

– Все расставил. Все камеры, – сообщает он, слегка пошатываясь, и я понимаю, что он пьян.