Красивые вещи

Я пару секунд смотрела на свою руку, сжатую в кулак, а потом перевела взгляд на Эшли. Я была в отчаянии и шоке. И тут… о боже, только не это!.. я снова расплакалась. Я плакала о своем отце, который всеми силами старался много сделать ради нас, но все равно все так жутко испортил, обо всех потерях, но больше всего я плакала из-за несправедливости. Почему из всех людей на свете замуж за Майкла должна выйти она, а не я?

Когда я подняла глаза, я увидела, что Эшли смотрит на меня. Неужели в ее взгляде действительно была искренняя тревога? Или она просто купалась в моем несчастье, получала от него извращенное удовольствие? Я не могла понять. Я искала отгадку в ее глазах, но не находила. Я заметила, что Эшли растеряна, что она медлит и что-то продумывает, но вот она наклонилась и накрыла мою руку своей.

– Ты ведь была помолвлена в этом году, верно? – произнесла она тихо и мягко. – Что случилось?

Она подумала, что я плачу из-за Виктора! Я едва не рассмеялась.

– Откуда ты знаешь про моего жениха?

– Из твоего Инстаграма. Несложно было догадаться.

– О! Да, верно.

Я высвободила руку и утерла слезы. Она совершила ошибку. Ведь она мне говорила, что не заходит в социальные сети. А на самом деле она явно следила за мной издалека. Давно ли? И с какой целью? Я представила, как она старательно просматривает фотографии в моей ленте, как ее забавляют подробности моей жизни, и мне стало плохо. Слишком легко и просто забыть о невидимых людях из социальных сетей – о тех, кто молча следит за тобой и никак не сообщает тебе о своем присутствии. Я говорю не о подписчиках, не о поклонниках, а о соглядатаях. Никогда по-настоящему не знаешь, кто твои зрители и зачем они смотрят на тебя.

– Так ты поэтому перебралась сюда? Из-за расстроенной помолвки?

– Да, я поэтому сюда переехала, – проговорила я, а про себя думала: «Не говори ей ничего. Не позволяй себе быть уязвимой». Но я была настолько сбита с толку, что слова полились сами собой: – Мне нужна была перемена мест, и я вспомнила о Стоунхейвене и решила, что для этого самый удачный момент. Отец завещал дом мне, и я подумала… может быть, я утешусь, если поживу здесь, в нашем старом фамильном доме. Я представила себе, как безмятежна будет жизнь здесь. Но оказалось, что я забыла, как сильно ненавижу Стоунхейвен. Здесь с моей семьей происходили ужасные вещи – такое, чего мы не заслуживали.

Я слишком сильно поддалась эмоциям, я говорила слишком откровенно, но остановиться уже не могла. Не могла сдержать этот страстный порыв быть замеченной и понятой, пускай даже моим врагом. И даже особенно моим врагом!

Но не только этого мне хотелось. Мне хотелось, чтобы она узнала, что натворила ее мать. Чтобы она четко поняла, каким образом они разрушили мою семью. Мне хотелось, чтобы она меня пожалела, а себя возненавидела.

– Стоунхейвен – это нечто наподобие памятника трагедии моей семьи. Все, что случилось с моими матерью, отцом и братом, началось здесь. Я уже говорила, что мой брат теперь шизофреник? А это началось здесь. И моя мать здесь покончила с собой. – И я указала за окно в сторону озера.

Лицо Эшли побелело.

– Боже! Я не знала.

«Еще как знала», – подумала я. Хотя, может быть, и не знала.

И я продолжала рассказывать – никак не могла остановиться. Годы боли, сомнений и неуверенности сделали свое. Но почему именно ей я рассказывала обо всем? Но это было так хорошо, так прекрасно – взять и сорвать наконец маску и обнажить правду, стать самой собой!

– Я – Ванесса, черт бы меня побрал, Либлинг, – с горечью произнесла я. – Может быть, я и вправду фатально, безнадежно порочна и не заслуживаю никакого сочувствия.

Когда я подняла голову, я не увидела перед собой Эшли. Это была Нина, напрягшаяся, словно бы готовая к прыжку. Ее глаза помрачнели и зорко наблюдали за мной. Я ожидала, что она подожмет губы или примется холодно рассчитывать свой следующий ход. Но она наклонилась ближе ко мне и заговорила голосом, каким прежде никогда ко мне не обращалась:

– Брось ты все это. Подумай хорошенько. И почему тебя вообще волнует, что о тебе говорят? Пошли они все куда подальше.

Меня словно ледяной водой из ведра окатили. Я была так шокирована, что у меня дар речи пропал. Никто со мной никогда так не говорил, даже Бенни. Она действительно так думала? И была ли она права?

– Пошли они все куда подальше? – заторможенно повторила я.

Эшли (или Нина) поерзала на стуле, посмотрела на мою руку с зажатым в ней кольцом и, похоже, произвела какие-то умственные подсчеты. Когда она снова заговорила со мной, Нина исчезла, а Эшли вернулась – со своей деланой улыбочкой, притворной эмпатией и рецептами безмятежности в стиле «Goop»[102]. Она начала что-то бормотать о том, что мне необходим майндфуллнесс, а еще забота о себе, и мне вдруг стало невыносимо слушать эту чепуху. Да как она смела советовать мне, как сосредоточиться и обрести покой?

Я резко встала.