Красивые вещи

Я всегда хорошо спала. Спокойно чувствовала себя во время предварительного заключения. Но в тюрьме у меня началась бессонница. Здесь нужно постоянно быть начеку. К этому добавляется мое чувство виновности, оно не дает мне покоя. То и это держит меня в постоянном сумеречном состоянии: я не сплю, но и не бодрствую. Парю в промежутке.

Какофония окружной тюрьмы оглушает: вот что бывает, когда тысячи женщин засунуты в камеры там, где поместиться может только половина. Мы спим на нарах в жилой зоне, там же стоят столы, за которыми мы весь день то играем в карты, то читаем. Мы справляем нужду в немногочисленных туалетах, которые постоянно засоряются. Стоим в очереди в душевые, в столовой, на стрижку, к телефону, за получением лекарств. И круглые сутки по бетонным клеткам разлетаются вопли, молитвы, рыдания и проклятия.

Делать здесь нечего – только ждать.

Я брожу по жилой зоне в канареечно-желтом тюремном комбинезоне и посматриваю на стрелки часов на стене. Часы заключены в клетку. Стрелки медленно отсчитывают минуты дней. Я жду обеда, хотя мне совершенно не нравится серая баланда на подносе. Я жду, когда прикатят библиотечную тележку, чтобы выбрать не самый противный роман. Я жду, когда выключат свет, чтобы я могла забраться на самую верхнюю койку в полутьме, а потом лежать и слушать храп и шепот моих сокамерниц в ожидании, когда меня сморит сон.

Но сон не приходит. Но чаще всего я жду, что кто-то придет и поможет мне.

Мой адвокат – измотанная государственная защитница, седая, с химической завивкой, в ортопедических туфлях. Я с ней увиделась всего один раз – перед слушаниями об освобождении под залог. Она сидит напротив меня, берет верхнюю папку из стопки и изучает ее содержимое, глядя через лиловые бифокальные очки, купленные в дешевой аптеке.

– Вас обвиняют в краже в особо крупных размерах, – объясняет мне адвокат. – Ваше имя значилось среди поставщиков склада, битком набитого краденым антиквариатом. По паре стульев детективы выяснили, что именно вы участвовали в ограблении человека по имени Алексей Петров. Он опознал вас по фотографии.

Прости-прощай моя теория насчет того, что миллиардеры слишком богаты, чтобы заявлять в полицию об ограблениях.

– Суд скоро?

– Так. Так. Ну, надеюсь, вы наберетесь терпения, – вздыхает адвокат. – Потому что вам предстоит пробыть здесь какое-то время. Дел накопилось просто безумное количество.

На слушаниях судья устанавливает сумму залога в восемьдесят тысяч долларов. С таким же успехом можно было бы назначить миллион, потому что у меня таких денег нет. Обводя взглядом зал суда, я не вижу ни одного знакомого лица. Лахлэн не приехал, моя мать тоже. Я догадываюсь, что они даже не знают о дате слушания о залоге. На моем тюремном счете нет денег на телефонные звонки, поэтому я не смогла с ними связаться. Втайне я рада, что они не видят меня такой – непричесанной, измученной, страдающей от чувства вины и тонущей в мешковатом желтом комбинезоне.

Моя государственная защитница сочувственно похлопывает меня по спине и торопится к следующей клиентке – беременной девушке-подростку, пристрелившей своего насильника.

Я возвращаюсь в окружную тюрьму и готовлюсь к новому ожиданию.

* * *

Дни проползают один за другим, и никто ко мне не приходит. «Где же Лахлэн?» – гадаю я. Он единственный из моих знакомых, у кого могут найтись деньги, чтобы заплатить за меня залог. Наверняка моя мать уже смогла разыскать его и рассказала ему, что случилось, и отправила его искать меня. Но проходит неделя, потом вторая, и еще одна, а он все не появляется, и я понимаю: он не придет никогда. С какой стати ему светиться поблизости от полицейского участка и рисковать, ведь его могут опознать. Очень может быть, что он боится, что я выдам его, чтобы спасти собственную шкуру.

А может быть, и того хуже. Я вспоминаю о том, как зол он был, когда я уезжала из Тахо. Он тогда сказал, что я, видимо, все испортила для нас обоих. А еще я гадаю – каким образом полиция узнала, что я в Лос-Анджелесе? Какое-то очень странное совпадение – то, что копы появились около моего дома меньше чем через час после того, как я приехала в город. Значит, их кто-то навел на меня.

Только два человека знали о том, что я дома. Моя мать и Лахлэн. Нет, трое, если Лайза заметила мою машину на подъездной дорожке. И я догадывалась, кто из троих, скорее всего, сделал звоночек.

Конечно же это был Лахлэн. Наше партнерство прекратилось, как только я перестала быть ему полезна и стала опасна. В ту самую минуту, когда сейф оказался пуст, моя судьба была предрешена. «Он вообще никогда и ни в чем не был тебе верен, – думаю я, шагая по пыльному квадрату тюремного двора. Колючая проволока поблескивает в лучах бледного декабрьского солнца. – Ты это знала. Он всегда был готов со временем выкинуть тебя, как ненужную вещь. Тебе еще повезло, что он был с тобой так долго».