Красивые вещи

Если так, то… Кто еще мог прийти за мной? Мама? Лайза? Владелец моего заброшенного антикварного магазина в Эхо-Парке? Да нет, он наверняка уже давно выбросил мои вещи на улицу. Я чувствую себя воздушным шариком с оборванной веревочкой. Я абсолютно отрезана от мира за стенами тюрьмы. Лежу на бугристом матрасе с синтетическим наполнителем и стараюсь сделаться невидимой для всех, кто ищет скандала и драки. Я впервые вижу, как я одинока, как мала сфера моего существования.

* * *

Наконец, после трехнедельного заключения в окружной тюрьме, меня вызывают, поскольку ко мне пришел какой-то посетитель. Я прихожу в помещение, где стоит множество складных стульев и столов, покрытых исцарапанным пластиком. Возле ящика с поломанными игрушками на стене красуется кричащее, безвкусное панно с изображением пляжа. В помещении кипит жизнь: здесь и дети, и бабушки, и дедушки, и бойфренды, многие из которых одеты весьма приблизительно (за исключением татуированных рук), но некоторые нарядились в самое лучшее, по-воскресному. Я не сразу нахожу глазами свою посетительницу. Это мама. Она сидит одна за столом у дальней стены. На ней ярко-зеленое платье с высоким воротом, туго облегающее бедра. На голове у нее чалма из яркого шарфа. Краешки век у нее покраснели, она смотрит в одну точку на противоположной стене. Похоже, пытается сосредоточиться, уберечь себя посреди царящего вокруг безумия.

Увидев меня, мама негромко вскрикивает и выскакивает из-за стола. Она машет руками, как птенчики машут крылышками, когда выпадают из гнезда:

– Ох, детка. Ох, моя девочка!

Охранница смотрит на нас ледяными глазами. Обниматься не положено. Я сажусь напротив мамы, кладу руки на стол и тянусь к ее рукам:

– Почему ты так долго не приходила?

Мама часто моргает:

– Я же не знала, где ты! Не знала, как тебя разыскать. Всякий раз, когда я звонила на горячую линию по вопросам местонахождения осужденных, я слышала автоматическое меню, а не живых людей. Существует база данных в Интернете с указанием возможных часов посещения, но я смогла найти тебя там только на прошлой неделе, а потом еще надо было зарегистрироваться… и еще… Ты прости меня.

– Все нормально, мама.

Руки у нее легкие и костлявые, и я боюсь крепко их сжимать. Я смотрю на ее яркую чалму и гадаю – не потеряла ли она волосы из-за облучения? Она похудела, лицо у нее осунулось, а ее голубые глаза стали еще ярче.

– Как ты себя чувствуешь? Лучевую терапию уже начали?

Мать прикрывает лицо рукой, расставив пальцы. То есть не надо об этом.

– О, детка, давай не будем об этом говорить, пожалуйста. У меня все под контролем. Доктор Готорн настроен очень оптимистично.

– Но как же ты собираешься платить за лечение?

– Нина, я же попросила – не надо об этом. У тебя своих забот хватает, чтобы ты еще об этом переживала. Тебе ведь сейчас главное – о себе думать, правильно? – Она подводит пальцы под мой подбородок. – Выглядишь ужасно.

– Мам…

Глаза у нее стали такие водянистые, что я опасаюсь, как бы они не вытекли.

Она шмыгает носом и вынимает скомканный платочек из-за края рукава:

– Невыносимо на тебя такую смотреть. Это все я виновата. Если бы я не заболела… Если бы у меня была страховка получше… Не надо было заставлять тебя возвращаться в ЛА и заботиться обо мне.

– Ты не виновата.

– Нет, виновата. Лучше бы ты дала мне умереть три года назад.

– Мама, прекрати. – Я наклоняюсь к столу. – Послушай… Лахлэн не звонил, не писал?

Мать качает головой:

– Я пробовала до него дозвониться, но у него телефон все время выключен. Господи, зачем я только вас познакомила? Это ведь он придумал, верно? А теперь его ищи-свищи, а тебе все это разгребать.

Она пристально смотрит на меня, будто ждет, что я примусь вместе с ней ругать Лахлэна, но у меня нет настроения сваливать на него вину в случившемся. Я отлично знаю, почему я оказалась здесь. Просто чудо, что меня не поймали на более серьезном деле. Я думаю о Ванессе. Что было бы, если бы меня схватили, когда я вынимала миллион долларов из ее сейфа? «Хорошо, что он оказался пуст», – со странным облегчением думаю я теперь.

– Жаль, что у меня нет денег, чтобы внести за тебя залог, – бормочет мать. – Послушай, но у нас на счету есть восемнадцать тысяч. Я понимаю, этого мало, но, может быть, я кое-кому позвоню… Может быть, я смогу съездить в Вегас на выходные и попытать счастья за покерным столом или…

У нее такие огромные и далекие глаза… Я пробую себе представить ее около барной стойки казино, пытающуюся работать официанткой – в ее-то нынешнем состоянии. Я вижу ее в отделанной мраморными плитками ванной комнате отеля, падающую от изнеможения и умирающую…

– Ради бога, не делай этого. Я справлюсь. Все не так плохо, – лгу я. – Теми деньгами, которые у тебя остались, плати по медицинским счетам. Это сейчас важнее. Когда я выберусь отсюда, я найду легальную работу, обещаю. Найдется какой-нибудь дизайнер интерьера, который возьмет меня в помощники. Или пойду работать в «Старбакс». Да куда угодно. У нас все получится.

Мать прижимает кончики пальцев к уголкам глаз. Я едва различаю ее шепот: