Красивые вещи

Однажды я оказалась в гостевой спальне, где в застекленном шкафчике по-прежнему томились птички из мейсенского фарфора и ждали, чтобы кто-то их отпустил на волю. Я вытащила одну из них – желтую канарейку, – и повертела в руках, вспоминая, как мама разжала пальцы и уронила на пол попугайчика. Я стояла и гадала, не отождествляла ли моя мать себя с этими птичками в стеклянной клетке. Я думала о том, не было ли ее самоубийство побегом не только от боли из-за неудачного замужества и переживаний за проблемного ребенка, но и попыткой вырваться из клетки, в которой она оказалась заперта.

«Я не позволю этому дому убить и меня», – подумала я и встряхнулась, чтобы прогнать пугающую мысль.

Я была настолько одинока, что это никак не помогало делу. Если смотреть на карту, до Тахо-Сити было рукой подать, но мне казалось, что это на другом краю мира. Я не понимала, как можно обзавестись друзьями в этом тихом уголке Западного побережья. Люди приезжают на озеро Тахо и уезжают. Неделю огни в окнах дачных домов вдоль берега горят, а на следующей неделе дома уже стоят темные. Есть небольшой магазин неподалеку, у шоссе. Местные жители там пьют кофе. Кто-то из «Рино газетт-джорнал» узнал меня. Там, заметив возле магазина мой «мерседес»-универсал, решили, что я тут проездом.

В общем, я проводила дни в одиночестве, бродила по комнатам и все чаще сама чувствовала себя птицей в клетке. Порой я гуляла по территории поместья, по берегу до шоссе и обратно, ходила кругами до тех пор, пока не начинали болеть щиколотки, но при этом не встречала ни души. В теплые дни я, бывало, доходила до конца пирса, где водные лыжники взбаламучивали зеркальную поверхность озера. Там я дисциплинированно делала селфи в бикини: «Обожаю мою#жизньнаозере!» В непогожие дни я валялась в постели, закрывала ставни и прокручивала свой архив в Инстаграме – тысячи тысяч фотографий незнакомой женщины с моим именем и фамилией. «Социальные сети выкармливают нарцисстическое чудовище, живущее внутри каждого из нас, – думала я. – Они кормят этого монстра и растят его до тех пор, пока он не берет верх, а ты остаешься снаружи оболочки и только смотришь на изображения этого существа, как и все остальные, кто подписан на твой канал, и гадаешь, что же это такое, порожденное тобой, и почему оно живет той жизнью, которой хочешь жить ты».

Порой даже я сама кое-что про себя отчетливо понимала.

Однажды утром, отправившись на прогулку по поместью, я открыла деревянные двери старого каменного лодочного сарая и обнаружила там «Джудиберд». Отец так и не удосужился продать эту яхту, так что она до сих пор висела на гидравлическом подъемнике, всего в нескольких футах от поверхности озера. Управляющий позаботился о том, чтобы топливный бак катера был заправлен бензином, аккумуляторы заряжены, но все равно лодка выглядела заброшенной и забытой, она походила на выброшенного на берег кита. Чехол покрылся паутиной и птичьим пометом – постарались ласточки, поселившиеся под крышей сарая.

Я стояла на деревянном трапе возле катера. Холодная вода плескалась рядом с моими кроссовками. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к борту лодки – можно подумать, что потрогав пластик, я могла ощутить внутри него призрак матери. Половицы настила заскрипели под моими ногами и погнулись, изъеденные сыростью. На одно краткое мгновение я задумалась, а каково это было на самом деле – вывести «Джудиберд» на середину озера и спрыгнуть в воду, набив карманы книгами, тяжелыми, как камни. Стало ли бы это облегчением? Словно во сне, моя рука потянулась к кнопке подъемника, с помощью которого катер опустился бы на воду.

Но я тут же отдернула руку: «Я – не моя мать. Я не хочу быть ей».

Я отвернулась от катера, вышла из лодочного сарая, заперла двери и поклялась, что больше никогда сюда не зайду.