Красивые вещи

– Да пошел ты! – выкрикнула я и швырнула мобильник через всю комнату.

А потом сняла с пальца помолвочное кольцо и бросила его туда же, куда улетел телефон. Кольцо закатилось в угол, а когда несколько дней спустя я решила его найти, оно исчезло бесследно. Я была почти уверена, что кольцо забрал кто-то из уборщиков.

«Вот и хорошо, – подумала я. – Пусть забирают».

На следующей неделе было зачитано завещание отца. Ясное дело, папа не завещал Стоунхейвен моему брату. Как он мог оставить поместье тому, кто поклялся спалить его дотла?

Нет, теперь дом становился моей обузой. Барахло пяти поколений моих предков, наследие Либлингов. Теперь я стала хранительницей всего этого.

Но вскоре я поняла, что Стоунхейвен – это еще и подарок. Потому что когда я возвратилась в Нью-Йорк, я не сумела найти в себе энтузиазма для прежней, «победной» жизни. Вместо организации поездок и фотосессий я заперлась у себя в квартире, стала питаться джелато[78] с подсоленной карамелью и без перерыва смотрела сериалы на канале Netflix. Мои публикации стали все реже, а перерывы между ними – все более длительны. Золотое правило инфлюенсинга гласит: «Не огорчай свою аудиторию», а у меня не было сил улыбаться. Саския, Трини и Майя посылали мне встревоженные сообщения: «Ты что-то совсем мало постишь – ты в порядке?», «Что происходит? Волнуюсь за тебя. Целую» и так далее, но из их каналов я конечно же прекрасно знала, что они продолжают свою жизнь без меня. Новая девушка – двадцатиоднолетняя швейцарка по имени Марсель – заняла мое место в самолете и вместе с остальными полетела в Канны.

Мистер Багглз попал под такси по дороге в Брайент-парк.

Мои поклонники начали сердиться на отсутствие публикаций, а потом и вовсе перестали следить за мной. Все чаще вместо купания в хвалебных комментариях к моим постам я стала натыкаться на неприятные и даже ужасные, типа «Проваливай, сучка», «Где же твое кольцо – кинули тебя, да?», «Ха-ха. Думаешь, ты крутая, потому что богатенькая? А что же ты не продала то уродское платье и не пожертвовала деньги детишкам беженцев?»

В социальных сетях так – или все, или ничего. Либо цветистые восторги, либо возмущение и злоба шантажистов или троллей. Культура подписей к фотографиям и комментариев при всей их краткости оставляет нечто между строк, именно там и можно найти настоящую жизнь. Поэтому я понимала, что не стоит обращать внимание на эту пустую шумиху, поднятую теми, кто не знал обо мне толком ничего, но поделать с собой ничего не могла. За что они так проклинали меня, совершенно незнакомого человека? Неужели они думали, что я на своих высотах дышу таким разреженным воздухом, что не чувствую боли?

С каждым новым оскорблением до меня доносилось эхо слов Виктора: «Твоя работа, твоя жизнь… Они мне кажутся… мелкими. Пустыми». Я вспоминала взгляд отца в тот момент, когда я рассказала ему, чем занимаюсь. «Это не карьера, булочка, это просто блестящая игрушка, которая очень быстро состарится и потускнеет».

Возможно, они оба были правы.

И все же я не могла не гадать: неужели люди становились моими последователями только для того, чтобы потом меня возненавидеть? У меня ведь и в мыслях не было становиться олицетворением привилегий. Всем этим я занималась исключительно потому, что это приносило мне удовольствие. Я была довольна собой. Но я посмотрела на горы одежды у себя в гардеробной, на ни разу не надетые платья с пятизначными ценниками, и мне стало худо. Как я превратилась в такого человека? И мне стало ясно: я больше не хочу быть ей.

С «победной» жизнью было покончено. Мне нужно было уехать из Нью-Йорка и заняться чем-то другим. Но чем?