Потому что вот она. Эта кровать. Огромное чудовище со столбиками и балдахином. Дерево без полировки за годы потускнело, но все равно кровать великолепна и годится для принцессы. Возможно, она и годилась для принцессы когда-то, но для меня это была та самая кровать, на которую мы ложились с Бенни, и он стаскивал с меня джинсы. Он неумело, неуклюже возился, стягивая штанины с моих лодыжек. А я в это время лежала и смотрела на картину на стене. Да, это была та самая кровать, где я ждала, когда он разденется сам, и мое тело дрожало от страха и желания и еще каких-то незнакомых эмоций, которым я не могла дать название.
Бедный Бенни. Бедная я.
Я гадаю, что бы Бенни подумал обо мне, если бы увидел меня сейчас. Скорее всего, ничего хорошего, но вряд ли он вообще вспоминал меня хоть раз после того, как пламя щенячьей любви угасло, а его родные популярно объяснили ему, кто я такая.
Лахлэн подходит ко мне сзади. Я чувствую, как его дыхание касается мой шеи.
– Навевает воспоминания? – спрашивает он.
– Да.
Я не в настроении развивать эту тему, потому что в моем нынешнем любовнике – взрослом, таком современном и лукавом, таком пропитанном коварством – я вижу словно бы упрек той, первой, наивной любви, кратко пережитой мной в этом домике. Вот каким человеком я стала. Я незнакомка для той Нины, которая когда-то трепетала от страсти в объятиях худенького подростка. Нет, та Нина, которой я стала, никогда не бывала в этом домике.
Лахлэн, оставаясь у меня за спиной, обнимает меня, обхватывает мою грудь, прижимает меня к себе.
– А я потерял девственность с моей нянькой, – шепчет он мне на ухо. – Мне было тринадцать, а ей семнадцать.
– Боже! Это же совращение малолетнего.
– Теоретически, наверное, да. Но тогда мне показалось, что это самое грандиозное, что когда-либо случалось со мной. К тому моменту я уже несколько лет видел во сне ее шикарную грудь. Милашка Эмма. Из-за нее я долго влюблялся в женщин старше себя.
Я поворачиваюсь в его объятиях. Меня изумляет грусть в его голосе. Но он скорее весел, чем печален.
Лахлэн смеется, глядя на меня, целует меня в лоб и опускает подбородок на мои волосы:
– Но конечно, молодые женщины тоже милашки. Не переживай.
А я не в первый раз задумываюсь – не было ли у него романа с моей матерью? Он на десять лет старше меня и на десять лет моложе ее, а одному Богу известно, сколько молодых мужчин моя мать совратила за годы. Но спросить у Лахлэна об этом я боюсь.
Именно Лахлэн нашел мою мать три года назад без сознания в ванной. Он заехал за ней, чтобы они вместе отправились играть в покер, а она валялась в ванной, и ее голова была разбита о край раковины. Лахлэн отвез мою мать в больницу, где ей наложили швы, после чего сделали МРТ головы и оставили на обследование. Моя мать и Лахлэн планировали какое-то шулерство, но какое – они мне не сказали. Из их задумки все равно ничего не получилось. А у матери обнаружили рак.
Я бы ничего об этом не узнала, если бы Лахлэн не попросил у матери мой номер телефона и не позвонил мне. В тот момент он был для меня просто бестелесным голосом в телефонной трубке. Голосом с едва заметной картавостью.
«Думаю, вы нужны вашей матери здесь, – сказал он. – У нее рак. Но она слишком упряма, сама просить не станет. Не хочет вторгаться в вашу жизнь».