Красивые вещи

– С удовольствием! – отвечаю я. – Иначе мне придется вернуться в коттедж и ходить там на цыпочках, чтобы не разбудить Майкла.

Ванесса подливает себе и мне кофе, и я иду за ней в библиотеку. Здесь все в точности так же, как тогда, когда я тут была в последний раз, – голова лося, книги без суперобложек, диван, обитый зеленым бархатом, – но теперь все это выглядит несколько хуже, чем тогда. Ванесса устраивается в уголке дивана, где подушка сиденья сильнее сглажена, и укрывает ноги одеялом. Я иду к дивану, но по пути мое внимание привлекает фотография в серебряной рамке, стоящая на каминной полке. Это семейный портрет Либлингов, который я раньше никогда не видела. Видимо, фотоснимок был сделан примерно за год до моего знакомства с Бенни, потому что Ванесса стоит в центре, и она в темно-бордовом плаще и магистерской шапочке – стало быть, это день, когда она окончила учебу в школе. Родители стоят по обе стороны от нее. Мать в светло-желтом платье, вокруг шеи шелковый шарф. Отец в костюме, сшитом на заказ. Из бокового кармана торчит уголок носового платка в тон платья жены. Я сражена тем, как широко и искренне они улыбаются, не скрывая своей родительской гордости за дочь. А в моих воспоминаниях они оба хмурые, злобные хищники с оскаленными острыми зубами.

Бенни стоит сбоку от этой красивой тройки. Он выглядит ужасно нелепо в рубашке, застегнутой на все пуговицы, с галстуком в горошек. Только его улыбка на снимке кажется деланой. Он выглядит чуть младше, чем в пору нашего знакомства. Щеки у него пухлые, покрыты юношеским пушком, уши кажутся слишком большими. Он еще не ударился в бурный рост, который приведет его в страну великанов, и отец пока намного выше него. Я еле заметно вздрагиваю, понимая, что Бенни на фото совсем ребенок. «Мы с ним были совсем еще дети». Во мне звучит фортепианный аккорд, тоскливый минор. Бедный Бенни. Помимо воли я задумываюсь о том, как ему живется в психиатрической клинике.

– Ваша семья? – спрашиваю я.

Ванесса немного теряется:

– Да. Мама, папа и младший брат.

Я понимаю, что лучше об этом не говорить, но я все же тыкаю в муравейник короткой палочкой – ничего не могу с собой поделать.

– Расскажите мне о них, – прошу я и усаживаюсь на другой край дивана. – Судя по фотографии, вы очень дружны.

– Были дружны.

Я не могу отвести глаза от фотографии, хотя и понимаю, что просто неприлично пялюсь на нее, а когда смотрю на Ванессу, понимаю, что она все это время глядит на меня. Я смущенно краснею. Мне хочется спросить про Бенни, но я опасаюсь, что что-нибудь в моем голосе выдаст меня.

– Были? – спрашиваю я.

– Моя мать умерла, когда мне было девятнадцать. Она утонула. – Ванесса переводит взгляд на окно, за которым открывается вид на озеро, затем снова смотрит на меня. – А мой отец умер в этом году.

И тут она начинает рыдать.

Я замираю.

Я помню, как несколько лет назад во время одного из поисков в Google мне попалась на глаза новость: «ДЖУДИТ ЛИБЛИНГ, МЕЦЕНАТКА ИЗ САН-ФРАНЦИСКО, УТОНУЛА ПРИ АВАРИИ НА ОЗЕРЕ». Подробности гибели Джудит в статье были крайне скупы, зато прилагался длиннющий список ее благотворительных проектов. Не только опера Сан-Франциско, но и музей де Янг, акция «Спасите залив» и (вот это читать было особенно больно) Ассоциация психического здоровья Калифорнии. Я с трудом пыталась соединить благотворительницу на приложенных к статье фотографиях, стоящую рядом с мэром, с распущенными рыжими волосами, широкой улыбкой, с той надменной отшельницей, с которой я познакомилась в Стоунхейвене. «Она получила по заслугам», – подумала я тогда, перед тем как закрыть страницу в Google. Это случилось до того как я узнала, что Бенни поставили диагноз «шизофрения», и я не стала тратить время на раздумья о том, как сказалась гибель Джудит на ее близких.

Но теперь я слышу рыдания Ванессы и понимаю, что дети Либлингов пережили свои собственные трагедии. Я вспоминаю фотографию руки умирающего отца Ванессы. Я помню, как меня возмутил этот снимок. Я подумала, что Ванесса ухитряется даже смерть отца использовать ради того, чтобы привлечь внимание к своей персоне – дескать «посмотрите все, как мне печально». Но теперь я сижу рядом с ней и с неприязнью осознаю, что ее тоска неподдельна. Мать и отец умерли, брат в психушке. Будь я более добрым человеком, мне бы стало жаль эту осиротевшую женщину, сидящую рядом со мной, и я бы изменила свои планы относительно нее, но я не такая. Я мелкая и мстительная. Я плохой человек, а не хороший. Сражаясь с нежелательным приливом сострадания, я заставляю себя думать о сейфе. Я обвожу комнату взглядом и гадаю – не здесь ли он, не спрятан ли за стеллажом с книгами? Или вон за той пасторальной картиной с изображением принадлежавшей кому-то из прежних Либлингов призовой лошади, животного с громадным крупом и стриженым хвостом?