Красивые вещи

Но Ванесса все еще плачет и бормочет: «Простите, простите», и я ничего не могу с собой поделать – протягиваю руку и прикасаюсь к ее руке. «Я это делаю только для того, чтобы она перестала рыдать», – говорю себе я, но все же в груди у меня странная пустота, и эта пустота наполняется сочувствием к этой полузнакомой женщине, которую я собираюсь ограбить.

– А как умер ваш отец?

– От рака. Поздний диагноз.

О боже! Меньше всего мне хотелось услышать такое. Мне не хочется иметь с ней ничего общего.

– Звучит ужасно, – вяло бормочу я.

Ванесса пускается в подробное описание последних недель страданий отца перед смертью. Это страшнее самых жутких кошмаров.

– Мне сейчас… очень… одиноко, – еле слышно бормочет Ванесса.

Зачем она рассказывает мне такое? Я хочу, чтобы она замолчала. Мне хочется ненавидеть ее, но это очень трудно сделать при том, что ее слезы капают на мою руку.

– Я даже представить себе такого не могу, – говорю я негромко, надеясь, что на этом разговор закончится, и осторожно отодвигаю руку.

Но что-то в глазах Ванессы, когда она смотрит на меня в это мгновение, заставляет меня передумать. Я вижу, что ей нужно только одного: чтобы ее кто-то понял. Я думаю о фотоснимке руки умирающего отца Ванессы, а вижу перед мысленным взором сморщенную руку моей матери и представляю себе душную тишину в нашем доме – тишину, которая там воцарится, если я не успею ей помочь. Я понимаю, что, если она умрет сейчас, я останусь навсегда одна, совсем одна, совсем-совсем одна. В точности как Ванесса.

– А может быть, могу представить, – говорю я. – Моего отца тоже уже нет. А моя мама… она тяжело болеет.

– А как умер твой отец? – спрашивает Ванесса, спохватывается и просит прощения: – Извини, можно на «ты»?

– Конечно, – киваю я и лихорадочно думаю над ответом, потому что верного ответа у меня нет.

Говоря, что отца уже нет, я не имела в виду, что он умер. И что же, сказать: «О нет, он жив, просто моя мама его выгнала, целясь в него из охотничьего ружья. Выгнала за то, что он меня ударил»? Я представляю себе другое детство – любящего отца, который играет со мной в «Уно»[86], а не хлещет текилу до отключки. Отца, который подбрасывает меня в воздух не для того, чтобы я орала от страха, а для того, чтобы я смеялась.

– Инфаркт, – лгу я. – Мы с ним были так дружны.

У меня ком в горле встает при мысли об этом воображаемом отце, о чистоте его любви ко мне, о защите, которую я чувствую, когда меня обнимают его сильные руки.

– О, Эшли, мне так жаль.

Ванесса перестала плакать. Она смотрит на меня так, что я понимаю: я добилась своего – она считает, что мы с ней подруги по несчастью.

Но вот себе поверить в это я позволить не могу. Никогда еще мне не приходилось заниматься такой работой. Никогда я еще так глубоко не проникала в чужую жизнь, не входила в чей-то дом на правах гостьи и никому не предлагала дружбу. Большая часть моих афер происходила в темноте, под прикрытием алкогольных и наркотических опьянений: вечеринки, ночные клубы, гостиничные бары. Я хорошо научилась делать вид, будто бы мне нравились те, от кого меня на самом деле воротило. Все легко и просто, когда на часах четыре утра, а твой «клиент» залил в себя литр финской водки и тебе нет нужды заглядывать за его (или ее) омерзительный фасад. Но Ванесса – совершенно иное существо. Как оттолкнуть человека, который искренне тянется к тебе? Как можно смотреть этому человеку в глаза, пить с ним кофе и при этом держать его на расстоянии вытянутой руки?

Легче всего о чем угодно судить, находясь на расстоянии. Вот почему Интернет всех нас превратил в кабинетных критиков, экспертов по холодной вивисекции жестов и слогов, самодовольно скалящихся из комфортного пространства своих экранов. В этом пространстве мы довольны собой, мы уверены в том, что наши недостатки не так плохи, как чужие. Мы непоколебимы в своем превосходстве. Моральная высота – приятный насест даже тогда, когда вид с него открывается не слишком обширный.

Но куда труднее судить о чем бы то ни было, когда человек смотрит тебе в глаза, когда он так человечен в своей уязвимости.

Еще десять минут разговора с Ванессой – я изобретаю разные выдумки о своей матери, о своей карьере учителя йоги, о своей способности к целительству («Здрасьте, я святая Нина!»), и я настолько потонула во всем этом, что плохо соображаю, как выпутаться. Пора вернуться к изначальной цели. Наконец я спохватываюсь, ссылаюсь на то, что мне надо срочно принять душ, и Ванесса ведет меня по коридору обратно к кухне.

Когда до кухни остается буквально несколько шагов, я резко останавливаюсь.

– Я там оставила свой коврик для йоги, – скороговоркой выпаливаю я и бегу обратно по коридору, не дав Ванессе задержать меня.