Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Я продолжал поддерживать связь с Чарльзом. Я наблюдал, как постепенно усиливалось и укреплялось его пристрастие к спиртному и наркотикам, и сейчас, много лет спустя, его опыт заставлял меня тревожиться о Нике. Я, конечно, злоупотреблял наркотиками, но никогда не был таким, как Чарльз. В час или два ночи я давал отбой, так как нужно было рано вставать и идти на занятия. Чарльз смотрел на меня как на сумасшедшего. У него-то гульба только начиналась.

После лета, проведенного в Париже, Ник вернулся в школу. Его язву залечили, но он стал другим. Он так же хорошо успевал по большинству предметов, удерживая высокий средний балл, как будто это делало его падение более трагическим, чем если бы он стал неудачником. Однако он бросил плавание и водное поло, а затем и газету. Он начал прогуливать уроки, уверяя, что отлично знает, что ему может, а что не может сойти с рук. Он поздно приходил домой, нарушая установленный в нашей семье «час икс». Наше беспокойство росло, и мы с Карен решили встретиться со школьным психологом. Тот сказал: «Откровенность Ника, черта, обычно не свойственная мальчикам, – хороший знак. Продолжайте обсуждать с ним сложившуюся ситуацию, и постепенно он справится».

Ну что ж, попробуем.

У меня было впечатление, будто на Ника действуют две противоборствующие силы. Его учителя, психологи и, конечно, мы, родители, изо всех сил старались удержать его и не дать подчиниться другой силе, которая крылась в нем самом.

Отработав двадцать пять лет в нашей школе, Дон получил должность в другом месте. Кроме него никто не имел такого влияния на Ника, хотя вряд ли ему – или кому-то еще – удалось бы изменить тот курс, который выбрал для себя наш сын. Некоторые преподаватели всё еще восхищались остротой его ума и успехами в творческом письме, художественными способностями, включая работу для студенческой художественной выставки. Это был рисунок гуашью на внутренней стороне коробки от игры Clue Jr., изображающий кричащего мальчика, чье лицо перечеркнуто какой-то надписью. Многие старшеклассники часто пропускают занятия, но однажды его декан мне сообщил, что Ник побил школьный рекорд по количеству прогулов. И это при том что мы получили благоприятные ответы из колледжей, куда Ник отправлял заявления о приеме. Его приняли в большинство из них.

Ник старался бывать дома как можно меньше. Он тусовался с кучкой ребят, явных торчков. Я требовал объяснений, но он отрицал, что употребляет какие-то наркотики. Ему хватало сообразительности, чтобы придумать оправдания для особо вопиющих выходок, он становился гораздо искуснее в заметании следов. Обнаружив это, я был удивлен и растерян. Ведь я все еще думал, что мы с ним очень близки – ближе, чем большинство отцов и сыновей. В конце концов он признался, что употребляет наркотики, «как все», «только марихуану» и только «время от времени». Он обещал, что никогда не сядет в машину с водителем, который находится под кайфом. Мои советы, мольбы и гневные тирады – все было впустую. Он продолжал меня успокаивать: «Это ерунда. Ничего опасного. Не волнуйся».

– Не всегда это безвредно, – говорил я, повторяя избитые истины. – Это может вырасти в большую проблему. Для некоторых. Я знаю людей, которые начинали с малого, а потом становились кончеными наркоманами и…

Ник закатывал глаза.

– Но это правда, – продолжал я. – Все их замыслы и мечты были похоронены десятилетиями курения марихуаны.

Я рассказал ему еще об одном бывшем товарище, который не мог удержаться ни на какой работе дольше одного-двух месяцев:

– Как-то он сказал мне: «Я живу в клубах дыма перед телевизором с тринадцати лет, и, наверное, нет ничего удивительного в том, что моя жизнь не очень-то удалась».

– Ты сам выкурил тонны марихуаны, – парировал Ник. – Уж кто бы говорил.

– Хотел бы я, чтобы этого не было.

– Ты слишком беспокоишься, – отвечал он пренебрежительно.

Как-то раз мы приехали к моим родителям в Аризону. Я и Ник отправились прогуляться по нашему кварталу. С тех пор как я отсюда уехал, пальмы выросли, их стволы стали тонкими и чересчур высокими, напоминая жирафов с нелепо вытянутыми шеями. Несколько домов реконструировали, в них надстроили вторые этажи. В остальном улица выглядела как прежде. Я помнил, как мы с Ником гуляли по тому же маршруту, когда ему было два или три года. Я тащил за веревку детскую машину, на водительском сиденье которой восседал Ник. Доехав таким образом до нашей цели – Чапаррал-парка, он нажал на воображаемый ручной тормоз, открыл дверцу и тщательно закрыл ее, а потом побежал на берег искусственного озера. Там он кормил хлебом уток и гусей. Сердитый старый гусь цапнул его за палец, и Ник заплакал.

Я понимал, что теряю Ника, но все еще пытался как-то оправдать его поведение: подросткам свойственно отдаляться от родителей, становиться угрюмыми, раздражительными и отчужденными. «Задумайтесь, каким был Иисус в семнадцать лет, – писала Энн Ламотт. – В Библии об этом нет ни слова, видно, он вел себя ужасно». И все-таки я старался пробить броню сына, втянуть его в разговор, но почти не получал отклика.