Вилла Самадхи вместе с садом находилась посреди квадратной площади, наподобие церкви во французской деревне. Вокруг виллы тесно жались друг к другу полуразрушенные строения, саманные домики и блоки из крашеного цемента; их разномастные фасады сливались в одну унылую непроходимую линию.
Эрве нырнул в переулок и бросился бежать. Хорошо сказано – бежать! Он подворачивал лодыжки, спотыкаясь на красноватом грунте, ступал в лужи, огибал мусорные кучи, нагромождение камней и бредущих коров, а где-то внизу живота холодело от страха, и сердце колотилось высоко у горла. Каждый шаг отдалял его от самого себя, от привычного мира, от всего, что он знал.
Теперь он петлял по лабиринту вонючих улочек, кишащих калеками, прокаженными и какими-то чудовищами. Такой катастрофической картины он не видел ни в одном городе: что-то среднее между свалкой под открытым небом и разбомбленным кварталом. Он все бежал и бежал, мысленно фотографируя почти каждую деталь, почти каждое лицо. Панический страх до предела обострил его способность восприятия – если только эта отчаянная ясность не была признаком неминуемой смерти или чего-то ужасного.
Как ни странно, улицы не тонули в темноте: кое-где их освещали лампочки из еще открытых лавок, там и сям окропляя землю брызгами света. Прилавки громоздились прямо у дороги, привалившись к стенам домов; сидели нищие, толкались рикши, мопеды и козы, но не было ни одного автомобиля – сюда они не заезжали.
Эрве несся все дальше, сворачивая наугад то направо, то налево, иногда оглядываясь через плечо: никто за ним не гнался, по крайней мере, так ему казалось. Он опьянел. Опьянел от исходивших от земли и стен домов испарений, к которым примешивались запахи бензиновой гари, пряностей и коровьего навоза.
Чтобы не привлекать к себе внимания, он перешел с бега на быстрый шаг и стал замечать то, что раньше не бросалось в глаза. Детей, месивших коровий навоз; смуглые руки, перебиравшие ворохи цветов таких чистых оттенков, что они казались искусственными; силуэты людей со скрытыми во тьме лицами, которые несли тщательно завернутые в белую ткань трупы. Эти призраки, без сомнения, направлялись к реке. Там сжигали мертвых, он это знал.
У Эрве возникла мысль пойти за ними. Река… Может быть, по пути ему попадется квартал, где живут иностранцы, или шикарный отель, в котором он сможет укрыться. У него не было денег, но не откажут же белому человеку, потерявшемуся в стране теней.
Похоронная процессия повернула за угол, и он последовал за ней. Внезапно, сам не понимая как, он очутился на широкой аллее с многочисленными скульптурами. Его обступили раскрашенные богини с высунутыми языками, державшие человеческие черепа; обнаженные флейтисты с безмятежными лицами и цветочными гирляндами на шее; какие-то существа с человеческим телом и слоновьим хоботом…
И вдруг процессия исчезла. Темнота. Тишина. Эрве не знал, где находится, – впрочем, он и раньше этого не знал. Но теперь тьма липла к нему, как горячая смола, струясь по лицу, плечам, рукам… Задыхаясь, юноша остановился.
Через несколько секунд послышался успокаивающий плеск воды. Он все-таки добрался до реки, хотя не знал ее названия, и это показалось ему хорошим знаком. Он подошел ближе; во тьме смутно виднелась набережная, ступеньки, и он решил продолжать путь по той же каменистой грязной дороге.
Эрве шел почти на ощупь, встречая время от времени все новые странности, например фаллосы – да-да, скульптуры фаллосов, высеченные из сланца или черного мрамора; живых обнаженных борцов, покрытых потом и грязью, которые сплелись в единое целое и, казалось, наслаждались своим объятием; невозмутимых коров – истощенных, с бледной шкурой, похожих на простыни, которые сохнут в темноте, шевелясь от ветра.
Вскоре возникло новое ощущение: запах. Запах вареного мяса, который невозможно спутать ни с каким другим: свинины или… человечины. Его глаза привыкали к темноте. Слева – неспокойные черные воды реки, справа – закрытые лавки, вероятно днем торгующие разными храмовыми принадлежностями, а впереди – свет от костров.
Эрве пошел прямо на эти огни. Почему? Он и сам не знал. Ему просто нужно было к чему-то двигаться, вот и все. Обрести равновесие в этом городе без ориентиров и лиц. Вскоре он понял, что берег реки обитаем. Соломенные хижины уступили место палаткам, а те – просто лежащим в ряд телам.