Красная карма

В какой-то момент она остановилась перед жертвенником, который толпа старательно обходила. Под навесом на алтаре со свечами и ароматическими палочками, цветами лотоса и кокосами возвышалась легкоузнаваемая статуя грозной богини Кали, покровительницы города, – с малиновым языком, ожерельем из черепов и многочисленными руками, державшими отрубленные головы…

Николь заметила, что бредет по кровавым лужам, лишь когда увидела мясницкие крюки с подвешенными на них обезглавленными тушами коз. В углу, в переполненной черной кровью кювете, лежали слипшиеся головы. Вокруг валялись клочья шерсти, увядшие цветы, обрезки мяса…

Она не испытывала никакого страха; наоборот, ее захватила таинственность этого места – здесь царила атмосфера исповедальни. И в то же время над этой крышей, поддерживаемой несколькими колоннами, простиралась бесконечность индуистского мистицизма, словно здесь был портал в невидимое, где убийце предстояло отыскать Сюзанну и Сесиль…

Она села на цоколь, окружавший сооружение, и начала молиться. Не Кали и не Ганеше, а своему личному богу, обитавшему в церкви Сен-Франсуа-Ксавье рядом с ее домом. Окруженная запахом сырого мяса и запекшейся крови, она бормотала, не сводя глаз со своих сандалий:

– Боже, сделай так, чтобы у меня с Мершем в первый раз все прошло хорошо…

97

Когда Николь была маленькой, ей рассказали средневековую легенду, которая потрясла ее до глубины души. В тринадцатом веке, между двумя кровавыми Крестовыми походами, женщины из Франции и Германии отправились, взяв детей, в Иерусалим. Никто из этих невинных созданий, вышедших голыми и босыми, так до него и не добрался. Впрочем, неизвестно, состоялся ли он вообще, этот крестовый поход.

Но образ очень ее воодушевил: процессия чистых сердцем, добродетельных богомольцев с единственным девизом: Мир и Упование. В ее глазах путешествия хиппи на Восток были тем же самым. Вооруженные гитарами, флейтами и трубками для курения гашиша, лохматые молодые люди из Соединенных Штатов и Европы двинулись к мистическим землям Востока не для того, чтобы их освободить, а чтобы освободиться самим. Говорили, будто по пути – в Турции, Иране, Афганистане – этих новоявленных паломников грабили, насиловали, убивали. Однако худшее ждало их впереди: те, кто дошел до Индии или Непала, осознали тщетность своей мечты: все оказалось просто миражом, который улетучивался так же легко, как пепел их косяков. Великое путешествие заканчивалось нищетой, героиновой зависимостью или в лучшем случае возвращением на родину и лечением.

Индуистский мистицизм оставался им недоступен, а индийское общество – таким же чужим, как и западная цивилизация. Более того: путешественники обнаружили в нем ужасающую нищету и феодальную жестокость.

Николь знала, как это обычно происходит. Она хорошо понимала, что не нужно путать туристов с рюкзаками, открывающих новые маршруты, – этих непоседливых бродяг, обретающих счастье в дороге, хиппи в поисках нирваны, подобных рыцарям короля Артура в поисках святого Грааля, – с откровенными наркоманами, которые не ищут уже ничего, кроме ежедневной дозы. Эти не возвращались никогда; с другими бывало по-разному.

При взгляде из Парижа, Берлина или Чикаго Азия представлялась краем, сияющим тысячами огней, но стоило в нее попасть, как она оборачивалась машиной, перемалывающей души, землей, жаждущей человеческой крови и быстро поглощающей хрупких искателей истины из другого мира.

С ними, потерявшимися на пути к конечной цели, Николь хотелось встретиться в естественной обстановке. И желательно без Мерша, который своими вопросами норовил каждого вывернуть наизнанку.

Отель «Кэмп» был похож на их собственный – но с дополнительным плюсом, который менял все дело: здесь на стенах большого патио можно было одновременно увидеть тибетские танка, психоделические картины и непристойные рисунки. В этом просторном патио с цементным полом, устланным разноцветными коврами, творился праздник красок и иллюзий; чем-то это напоминало двор Сорбонны, только выглядело посимпатичнее и не так навязчиво.

В углу молодая женщина в костюме госпожи Бонасье готовила гигантский рисовый пудинг. На земле сидели молодые бродяги в оранжевых куртах, бесформенных лонги, туниках из индонезийского батика и рваных, доживающих свой век джинсах; одни играли на гитаре, другие с педантичностью монахов-переписчиков скатывали шарики гашиша. Юные девушки в шляпах или тибетских шапочках смеялись и танцевали, щелкая деревянными бусами и звеня серебряными браслетами.

От этого зрелища на глаза Николь навернулись слезы. Она почувствовала полное слияние с этими безрассудными юнцами (ее ровесниками), оставившими перед уходом на обеденном столе записку и с тех пор ищущими буддистскую нирвану, японское сатори, а то и просто хороший кислотный трип.