Красная карма

– Можно сказать и так, – подтвердил он. – Новая конституция защищает их и позволяет сделать исключительную карьеру. К тому же министр внутренних дел, который разработал эту конституцию в сорок седьмом году, – Бхимрао Рамжи Амбедкар – сам был неприкасаемым. Впрочем, этот выдающийся юрист так и не смог ни войти в дом к представителю другой касты, ни выпить с ним воды из одного колодца. Тысячелетние традиции сразу не изменишь. Статус, точнее, отсутствие статуса у неприкасаемых идет из Вед и других священных текстов: они там вообще не упоминаются. Их не существует. Они – ничто. Это проблема не социальной страты, а чистоты. Хотя Ганди и называл неприкасаемых «Хариджан» – «дети Бога», – они по-прежнему остаются нечистыми. Не так давно, когда тень одного из них коснулась брахмана, тому не оставалось ничего другого, кроме как убить несчастного, чтобы смыть с себя пятно.

– Кажется, тебя этот вопрос горячо интересует, – сказала Николь с полуиронией-полувосхищением.

– Возможно, потому, что я сам неприкасаемый. Мы подъезжаем.

Они повернули к берегу, и все одновременно увидели, как выглядят пышные похороны в Бенгалии.

Были сооружены четыре костра, высотой напоминавшие башни. На каждом из них горел труп. Лопались мертвые головы, отрывались конечности. Зрелище было поистине ошеломляющим: вокруг этих башен, похожих на сложные катапульты, карабкались по лестницам домы, подбрасывая в пламя топливо.

Сцена выглядела одновременно средневековой и сверхъестественной – что-то среднее между аутодафе святой инквизиции и языческим ритуальным костром. Но самым впечатляющим были тысячи паломников в белых одеждах на соседнем склоне, которые внимательно наблюдали за происходящим.

По мере того как лодка приближалась к берегу, Мерш видел их все отчетливее: они стояли или сидели на корточках, молитвенно сложив руки или обхватив ими голову. Все как будто находились во власти транса. Вокруг царила полная тишина: не слышно было ни вздохов, ни плача. Люди пришли не оплакивать мертвых, а проститься с телесной оболочкой Саламата Кришны Самадхи в надежде, что Учитель вскоре явится им в другом обличье.

Лодка причалила к берегу. На этой стороне могли находиться только участники церемонии – голые по пояс брамины с перекинутым через плечо шнуром-упавитой.

Шахин выбрался из лодки и спросил:

– Кого именно вы хотите увидеть?

– Членов Ронды, если таковые здесь присутствуют.

Неприкасаемый помог Николь и Эрве сойти на заплесневелые каменные плиты пристани.

– Они здесь, не волнуйтесь! И даже на почетных местах!

113

Мерш поднялся по ступеням, и зрелище предстало перед ним во всех подробностях. Как это часто бывает, то, что издалека кажется величественным, вблизи производит почти жалкое впечатление. Кособокие костры угрожали рухнуть еще до того, как полностью прогорят. Предварительно омытые тела горели словно бы нехотя; по мере того как их охватывало пламя, становились видны алые следы на одежде мертвецов – несомненно, погребальные символы.

Стоящие вокруг брахманы пели, дули в раковины, хлопали в ладоши; на них, как вулканический дождь, падали угольки. Стриженые или с волосами, забранными в сальный пучок, с красными цветами на голове, с сильно накрашенными, почти наштукатуренными лицами, уже покрытыми мелкими трещинками, они выставляли вперед круглые, как тыква, животы. Натертые мазями и священными порошками, эти люди кружились в каком-то мистически-комическом танце.

Наблюдая за этим странным действом, Мерш почувствовал в его участниках-индусах некоторую надменность и бесконечное презрение ко всему земному. Их не интересовали логика и результаты, главное для них заключалось в чем-то другом. Они воспринимали мир свысока. Они находились над схваткой.

– Сюда, – позвал Шахин.

Пламя хлопало, как флаги на ветру, дым яростно клубился. Запах жареного мяса отравлял воздух с каким-то первобытным ликованием. Мершу он был хорошо знаком. В Алжире им не раз, чтобы скрыть следы бесчинств, творимых соратниками, приходилось поджигать целые деревни, складывая трупы внутри домов, чтобы их смерть выглядела естественной.

Во главе с Шахином они поднялись выше по ступеням и, пригибаясь, как опоздавшие на киносеанс зрители, обошли индусов.

Многие мужчины лежали ниц, женщины набрасывали на голову сари, чтобы скрыть лицо. Рисовое поле человеческих существ, расчерченное полосатыми террасами белых туник и цветочных гирлянд. И среди этой толпы – несколько зевак, одетых по-европейски, обвешанных камерами и фотоаппаратами: журналисты, а также полицейские, тоже в белом, но опоясанные кожаными ремнями и в беретах.

– Люди из Ронды здесь, – прошептал Шахин, – и, разумеется, в первом ряду.

– Почему «разумеется»?

– Кришна Самадхи порвал с ними, но уважал ценности Ронды. Что касается самих ашрамитов, то они всегда утверждали, будто простили секту соперников.

Мерш наблюдал за группой привилегированных зрителей, стоявших слева на ступеньке, ближайшей к костру. Ничто не бросалось в глаза, ничто не выделяло их среди остальных.

– Как ты их узнал?