Красная карма

Но ничего этого он не сделал.

Одетта поцеловала их тоже довольно сдержанно. Если при виде любимого внука у нее и навернулись две-три слезинки, она успела их смахнуть. Достоинство прежде всего. Своим почти торжественным стоицизмом она словно подавала им пример: никто не заметил ее огромной радости.

Они сели за кухонный стол. При виде клеенки, на которой он съел столько стейков с картошкой фри и шоколадного мусса, Эрве чуть не разрыдался.

Одетта принесла всем кофе, а потом положила в чашки сахар – каждому согласно его предпочтениям. В ее манерах проскальзывала легкая надменность, не вязавшаяся с ее природной добротой и граничащая с подозрительностью: с самого рождения Эрве Одетта жила в страхе.

– Он больше не причинит вреда, – внезапно сказал Жан-Луи.

– Никогда? – уточнила она, словно ждала этого известия.

– Никогда.

– Хорошо.

Рука Одетты, лежавшая на столе, сжалась в кулак. У нее была необычная привычка отводить при этом большой палец в сторону, словно она страдала артритом.

– Хочешь подробностей? – спросил Жан-Луи.

– Нет.

Интересно, думал Эрве, сообщалось ли во французских газетах об убийстве Саламата Кришны Самадхи или о смерти Бабы Шумитро Сена. Нет, конечно. Индийские истории – для индусов. Вероятно, французская пресса по-прежнему посвящала свои страницы майским событиям, которые продолжались и в июне.

– Тем не менее один вопрос еще не решен, – сказал Мерш.

Одетта нахмурилась.

Ее слегка нависающая верхняя губа словно прикусывала нижнюю, придавая лицу выражение досады или опять-таки недоверия.

– Такое впечатление, что в этом участвовал кто-то еще. Но за кулисами.

– Не понимаю.

– Персонаж, который всю жизнь помогал Жоржу Дорати, иначе говоря – Пьеру Русселю.

– О ком ты думаешь?

Снова короткое молчание, а затем Мерш почти небрежным тоном добавил:

– Ты знала Антуана Роже, его брата?

– Конечно.

– Что тебе о нем известно?

Одетта ответила без малейших колебаний:

– Это твой отец.

144

– Все началось в тысяча девятьсот тридцать третьем.

– За год до моего рождения.

– Точно.

Эрве смотрел на Жан-Луи, который только что услышал ошеломляющую новость. Это кардинально меняло весь расклад. Выходит, они были не только единоутробными братьями, но и кузенами, а главное – их связывал один и тот же кошмар. Его собственная история оказалась всего лишь вторым актом пьесы, начавшейся гораздо раньше и под двойным знаком: священника, нарушившего обет, и мстительного гуру.

– Тогда твоей матери было семнадцать. Она работала на шоколадной фабрике, а еще занималась в нашем приходе волонтерством и участвовала в благотворительных акциях «Сестер милосердия»[141]. Она даже подумывала о принятии пострига.

– Это все?

– Нет. Кроме того, она посещала курсы Парижского католического института на улице Ассас. Ее увлекало богословие.

Вмешался Эрве:

– Она окончила школу в семнадцать лет?

– Нет. Она ходила на занятия вольнослушателем – по средам. Там она и познакомилась с молодым преподавателем богословия Антуаном Роже.

Одетта помолчала, а затем встала и открыла встроенный в буфет с выпуклыми дверцами небольшой застекленный шкафчик, который Эрве когда-то окрестил «аптечкой». Там на двух стеклянных полках теснились коньяк, ром, кирш, виски и прочая отрава. Отсюда он когда-то таскал бутылки, чтобы попробовать спиртное. Воспоминания не из приятных.

Бабушка достала портвейн. Чтобы выдержать то, что она собиралась рассказать, требовался напиток покрепче кофе. Она прихватила четыре ликерные рюмки, похожие на прозрачные наперстки, и поставила их в ряд. Наполнила каждую и, со свойственным ей чопорным видом, раздала всем по одной.

– Антуан учился в иезуитском коллеже в Жерси, – снова заговорила она. – По окончании он принял обеты бедности, целомудрия и послушания. После трех лет изучения схоластической философии получил докторскую степень за диссертацию о Григории Нисском и занял кафедру истории христианства в Католическом институте. Он оказался там самым молодым профессором. Антуан был высоким, худым и очень красивым в своем черном наряде. Всегда приветливый, увлеченный своей дисциплиной – настоящий кладезь знаний. Мог наизусть цитировать целые пассажи из Библии, из «Золотой легенды» Иакова Ворагинского или из «Суммы теологии» Фомы Аквинского.

Эрве был ошеломлен, услышав из уст своей бабушки эти имена, – он всегда думал, что круг ее интересов ограничивается романами А. Дж. Кронина и пластинками Андре Вершурена[142].

– Симона часто говорила со мной о нем. Она испытывала к этому будущему священнику неподобающие чувства. Я ее предупреждала, но она меня не слушала. Она хотела познакомить его со мной, хотела помогать ему, как только он примет сан священника.

Жан-Луи побледнел. Эрве тоже прошел через это. Конечно, он тяжело переживал свою безотцовщину, годами терзался тайной своего рождения – но все же с этим можно было справиться. В их случае страшнее был не вопрос, а ответ…

– Однако через некоторое время Симона рассказала мне о своих сомнениях.

– О каких сомнениях?