Красная королева

– Успокойтесь! – ответила королева, которой совсем не требовалось никакого подзуживанья, так как у нее и без того вся кровь хлынула в голову. – Быть может, болтают, что я сама вынудила жестоким обращением Дарнлея покинуть меня. Пусть он обвиняет меня, но клянусь Богом, если он осмелится сделать мне хоть один упрек, тогда я отвечу ему так, как следует; тогда суду придется разобраться, кто из нас виноват!

Королева приказала немедленно созвать тайный совет и попросить французского посланника присутствовать на заседании.

Когда собрались все лэрды, то пригласили также и Дарнлея. Слух, будто он сбежал, уже распространился среди всех. Дарнлей знал, что королева получила письмо его отца; он не осуществил намерения сбежать и таким образом мог сказать, что надежда примириться с Марией удержала его в Шотландии. Этим он рассчитывал дать доказательство, что не замышлял никакой измены. На заседание тайного совета он явился с видом человека, уверенного в своей победе: по его мнению, в присутствии лордов Шотландии Мария не могла не помиловать его, раз будет доказано, что он невиновен; если же он заговорит о своей любви к ней, то она не посмеет оттолкнуть его, не доказав таким образом всему свету, что сама только и думает, как бы порвать брачные узы.

– Ваше высочество, – начала Мария, и уже ее холодный, строгий тон заставил его вздрогнуть, – мы поставлены в известность, будто вы замыслили оставить Шотландию и поискать себе убежища во Франции. Я не хочу спрашивать французского посланника, не завязывали ли вы с ним таких переговоров, которые могут быть сочтены государственной изменой, равно как не хочу допытываться о том, что заставило вас отказаться от своей мысли. Я остаюсь при одном: вы собирались тайно покинуть страну и принимали меры к обеспечению бегства. Ваше высочество, если вы таили при этом какую-либо преступную мысль, то я не смею и не могу ставить вам это в укор, так как вы отказались от нее вполне добровольно. Но я требую ответа, что привело вас к подобной мысли? Мы, к сожалению, уже испытали, что некоторые из наших подданных пустились на открытые бунтовщические деяния, так как хотели добиться того, чего им не присудил бы никакой суд в стране. Но то, что вы, наш супруг, искали средства для тайного побега, что вы могли думать хоть один-единственный момент об этом, служит уже обвинением против нас и заставляет предполагать, будто мы лишали вас приличествующих вам прав и защиты, которых вы имели право требовать. Предъявите тайному совету ваши обвинения! Мы готовы защищаться против каждого обвинения и представить законные доказательства, но потребуем также, чтобы их проверили и указали нам, как мы должны поступать, чтобы быть справедливыми по отношению к самим себе, раз тот образ действия, который казался нам целесообразным, вызовет нарекания!

Дарнлей смущенно молчал. Он чувствовал, что всякое обвинение приведет только к тому, что Мария публично напомнит о его старых грехах и потребует наказания за них. Мог ли он жаловаться на отставку от государственных должностей, раз его измена была доказана? Мог ли он обвинять Марию в презрительной холодности обращения, раз в ее руках были неоспоримые доказательства того, что он лгал, когда ручался своим словом, будто невиновен в смерти Риччио? Он видел расставленную ему ловушку. Каждое обвинение могло обрушиться против него же самого, и процесс, которого он потребовал бы в свое оправдание, раздавил бы его! Дарнлей молчал. Лорды тоже обращались к нему с вопросами, но он ничего не отвечал им. Тогда французский посланник объявил, что, собираясь бежать, Дарнлей обрек нареканиям либо свою собственную честь, либо честь королевы, и порицание падет на него или на нее, сообразно тому, может ли он привести обоснованную мотивировку бегства или не даст никаких убедительных объяснений своего поступка.

У Дарнлея не хватало духа привести свои основания и лучше погибнуть, чем продолжать далее играть унизительную, позорную роль. Он заявил, что королева не давала ему никаких оснований для бегства, и Мария, добившаяся своего, объявила, что вполне удовлетворена таким ответом; теперь она была свободна от всяких нареканий, и Дарнлей мог бежать или оставаться, как ему угодно.

Благодаря этому отношения между супругами стали еще хуже, чем прежде; теперь Мария окончательно перестала стесняться и пренебрегала даже внешними формами обращения.

Дарнлей заявил, что не желает больше даже и встречаться с нею, и отправился в Стирлинг, но принялся писать оттуда письма, в которых снова стал угрожать бегством. Словом, благодаря своей нерешительности он все более и более становился достойным всяческого презрения.

II