Красная королева

– Говори, сын мой, – кротко сказал священник, – что угнетает твою душу?

– Достопочтенный отец! – начал Джон слегка вздрагивающим голосом. – Я совершил преступление; но я был вне себя и совершил постыдное деяние в состоянии гнева и бешенства. Когда я вернулся сегодня из залива домой, то застал человека, которого до сих пор считал своим родителем, при смерти. Он сообщил мне, что он мне не отец, но что из мести к моей семье старался погубить моих родителей. Он стал вдобавок издеваться надо мной, и я пришел в такую ярость, что удавил его, умиравшего!

– Ты самым глупым образом дал гневу увлечь тебя, сын мой. Но если ты сказал правду, то этот приступ бешенства легко объяснить и твое преступление не принадлежит к числу тех, которые не прощаются ни на земле, ни на небесах. Раскаиваешься ли ты, по крайней мере, в своем поступке?

– Да, раскаиваюсь, потому что он был совершенно бесполезен, и я прошу вас наложить на меня епитимию и разрешить от греха; но я собираюсь совершить еще и другое преступление.

Священник, казавшийся до сих пор кротким, вдруг выпрямился; в его глазах засветилась угроза.

– Несчастный! – загремел его мощный, глубокий голос, отдаваясь под сводом храма многократным эхо. – И с такими намерениями ты осмеливаешься приближаться к святилищу? Ты осмеливаешься переступать порог церкви, держа при себе оружие, заготовленное для мерзкого преступления?

Джон задрожал всем телом, словно его трясла лихорадка, но его решение оставалось непоколебимым.

– Человек, которого до сих пор я называл своим отцом, – запинаясь сказал он, – был только оружием в чужих руках, в тех самых, которые замыслили погубить мой род и ввергнуть меня в пучину бедствий. Эти люди, и в особенности один из них, отняли у меня имя, положение и состояние. Этот главный злодей мой должен умереть!

– Он не должен умирать! – возразил священник. – Мирское правосудие даст тебе требуемое удовлетворение и вознаградит тебя за все перенесенное. Обратись к нему!

– Это будет совершенно бесполезно! Этот человек стоит слишком высоко, а у меня не хватит доказательств для полного торжества… Он должен умереть!

– Значит, ты не хочешь отказаться от своих намерений?

– Нет!

– В таком случае церковь извергает тебя из своего лона, – повысив голос, произнес священник, – она отталкивает тебя, как отщепенца, и пусть на месте поразит тебя ее проклятие так же, как когда-нибудь потом поразит осуждение на муку вечную!

Священник отвернулся, спустился с алтаря и вышел из церкви.

Некоторое время Джон недвижимо пролежал в церкви, когда же он поднялся, то его глаза словно искали священника; и так как он не мог нигде найти духовника, то он вскочил, словно безумный.

Какой-то неясный звук вырвался из его бледных уст, затем он стремглав бросился вон из церкви и поспешил по направлению к Белфасту…

II

В то самое время, когда Джон торопился к своему челноку, чтобы кинуться вместе с ним в бурные воды залива, когда он торопливо спешил от дома, который долго считал местом своего рождения и отчим домом, когда он даже не обернулся, чтобы окинуть этот дом последним прощальным взглядом, какой-то человек, пошатываясь и напевая диким голосом песенку, приближался под раскаты грома к жилищу Гавиа.

Уже по внешнему виду в этом человеке легко было отгадать моряка, а порывистость и неуверенность движений ясно говорили о том, что он отведал портера больше, чем мог перенести. Слова его песни, представлявшей собою старинный патриотический гимн, изобличали в нем англичанина.

У самого домика матрос пошатнулся и, заметив открытые двери, пробурчал:

– Черт возьми! Ураган все еще бушует, и хорошо бы встать на рейд!

Что подразумевал матрос под словами «ураган еще бушует», было совершенно неизвестно и могло быть объяснено двояко, потому что его платье было промочено насквозь и, кроме того, все запачкано в грязи, а это обстоятельство заставляло подозревать, уж не отразилось ли на его внешнем виде в большей степени влияние чьей-нибудь грубой руки, вышвырнувшей его на улицу, чем неистовство погоды.

Не колеблясь далее, матрос вошел в дом и попал в ту самую комнату, которая незадолго до этого была ареной отвратительной сцены. На пороге ее матрос остановился.

Как он ни был пьян, но видно было, что открывшаяся перед ним картина произвела на него свое впечатление, так как при взгляде на мертвеца на лице матроса мелькнуло выражение ужаса. Но это выражение быстро исчезло, сменившись совсем противоположным, когда его взгляд случайно скользнул по столу. Теперь на лице матроса явно виднелись радость и дурацкое недоумение. Пошатываясь и ковыляя, он подошел к столу и сделал попытку поднять один из сверкающих золотых. Но тут он заметил свертки золота и жадно схватил один из них.

От неожиданности матрос с такой силой потянул воздух через зубы, что в комнате раздался громкий свист, а затем неверными движениями принялся хватать один сверток за другим. Он не сомневался, что везде было золото, и торопился прятать доставшееся ему сокровище. Тут взор матроса упал на разбросанные бумаги, и он, с трудом выпрямившись, сказал: