Красная королева

– Рассказывают всякую всячину; по-видимому, лорд Лейстер обманул вас, когда уверял, будто ничего не знает о похищении Филли. Лорд Сэррей уклонялся от всякого вопроса по этому предмету, но его лицо омрачалось, как только затрагивали эту тему. И вот однажды – мы стояли тогда как раз против мятежников – пришло известие о том, что в Лондоне распространился слух, будто королева Елизавета согласна отдать свою руку лорду Лейстеру. Тут граф Сэррей вскочил как ужаленный и стал так дико озираться кругом, что это могло подать повод к всевозможным подозрениям.

– Уж не думаете ли вы, что и Сэррей обожает нашу рыжеволосую сестрицу?

– Нет, она дочь того, кто умертвил его брата.

– Риччио, – воскликнула королева, и ее лицо внезапно озарилось благородным пылом, – я еще обязана благодарностью этому человеку и желала бы видеть его счастливым. Наверное, вам известно, что он любит Джен Сэйтон?

– Произнесите его имя, и леди Джен тотчас вспыхнет румянцем, а леди Мария побледнеет.

– Расцветающая и поблекшая лилия! Как несчастливо поставлена женщина в любви! Ей приходится ждать, пока ее найдет тот, по ком томится ее сердце, и как часто ее чувство бывает непонято или даже отвергнуто! Как часто увядает оскорбленное сердце в затаенной скорби, тогда как на виду у него любимый человек наслаждается любовью около других цветов. Но мужчина – тот ищет и находит, покоряет и наслаждается, а потом отвертывается, чтобы срывать новые цветы!

– Ваше величество, – чуть слышно пролепетал Риччио, – кто способен на это, тот никогда не испытывал блаженства истинной любви! Женщина читает во взоре мужчины томление его сердца, но его не осчастливит ни одна сладостная улыбка, если требования высокого происхождения запрещают ей выказать благосклонность ничтожному смертному. А его терзает сомнение: догадывается ли обожаемая о том, что он изнывает от любви, или его отчаянная глупость вызывает у нее лишь сострадательную усмешку?

– Нет, Риччио, – с жаром возразила королева, и вся обворожительная благосклонность к нему как будто заблистала в ее взоре, которым она заглянула в самую глубь его сердца, – если женщина и не решается выдать это словами, то мужчина все-таки должен почувствовать, дорог ли он ей или нет, не ропщет ли она на судьбу, поставившую сословные разграничения между ним и ею, и не говорят ли ему ее глаза: «Пойми меня и храни эту тайну в своей груди, угадай мои помыслы и не требуй более того, что я могу тебе предложить!»

Риччио опустился на колени, покрыл руку Марии Стюарт поцелуями и оросил ее слезами.

Глава четырнадцатая. Убийство Риччио

I

Парламент был открыт. Десятого марта 1566 года в него должны были поступить представления королевы, однако заговорщики решили предупредить ее.

Накануне королева собрала в своей столовой кружок приближенных. Она любила интимные вечеринки, где не было помина о королевском блеске и о стеснительном этикете. На них присутствовал обыкновенно только женский пол, но в последнее время допускался и Риччио, развлекавший приглашенных дам своими разнообразными талантами. Кроме него, в тот вечер у королевы находились леди Эрджиль, обе сестры Сэйтон и прочие дамы.

В покоях королевы раздавалось мелодичное пение Джен Сэйтон под звуки лютни, а Генри Дарнлей при наступлении темноты прокрался по усыпанному гравием двору к наружным воротам, приказал караульным отворить ворота, и отряд в полтораста человек солдат, приведенный Мюрреем и спрятанный им поблизости замка, проник в Голируд. Дарнлей сам провел этих людей в темный двор, куда выходили окна королевских покоев, и спрятал их в обширном сарае, после чего вернулся обратно в свои комнаты, где тем временем собрались заговорщики.

Для них не было тайной, что королева принимала Риччио в своем интимном кружке, что он был единственным мужчиной в обществе женщин, безусловно преданном ей, и теперь даже Дуглас не сомневался в том, что итальянец в своей роли был счастливее Кастеляра. Лэрд Мортон потребовал, чтобы Риччио был арестован на глазах королевы и вздернут на виселицу после суда над ним. Но прочие единогласно решили умертвить его в присутствии государыни, хотя она рассчитывала в скором времени сделаться матерью.

В восемь часов вечера Дарнлей повел вооруженных с головы до ног заговорщиков по винтовой лестнице в спальню королевы, откуда было слышно каждое слово, сказанное в столовой. Дарнлей условился со своими друзьями, что сначала он один войдет в столовую и лишь на его зов: «Ко мне, Дуглас!» – они должны последовать за ним.

В комнате королевы царило веселье. Глаза Риччио сияли счастьем; он был безоружен, потому что, как ни почетно было место, занимаемое им в сердце Марии, он не имел права носить шпагу в ту эпоху, когда ношение оружия составляло привилегию лишь дворянства. Но мог ли он стремиться к внешним почестям, когда все его сердце было переполнено блаженством от сознания, что он любим взаимно? Кажется, никогда еще между сердцем монархини и ее подданного не существовало такое чистое, но вместе с тем такое искреннее и близкое общение, как здесь.