Красная королева

Джен Сэйтон спела песню о томлении любви; ее сестра мечтательно уставилась взглядом в пространство. Мария Стюарт посмотрела в глаза Риччио и прошептала:

– Тоска по любимом существе приятнее самого упоительного счастья. Она не проходит, а остается вечно юной и таит в самой своей скорби величайшие наслаждения. Леди! – обращаясь к своим дамам, внезапно воскликнула королева, когда ее взгляд упал на бледное, печальное лицо Марии Сэйтон. – Кто из нас не любил и не хранит в сердце дорогого воспоминания, более священного, чем всякая надежда? Я расскажу вам историю, которая глубоко растрогала меня, потому что она показывает, как велико могущество любви у благородной натуры и как истинная любовь может осчастливить человека даже в самоотречении. Я знаю одну леди, которая вынесла много горя. Она пила из чаши блаженства и наслаждалась упоением любви, но смерть похитила у нее любимого человека, все ее существование было разбито. Многие добивались ее благосклонности, но она отталкивала всех и думала, что ей уже никогда больше не знавать радости. Между искателями ее руки многие добивались только ее денег, другие были ослеплены ее красотой, иные, пожалуй, любили ее искренне. Однако лишь один из всех понимал ее сердце и любил ту одинокую леди именно так, как она хотела быть любимой. Этот единственный был бедный пастух, который никогда не смел надеяться, что она могла бы полюбить его и подарить своею благосклонностью. Те поклонники увивались за нею, этот держался в стороне; те враждовали между собою, этот не ведал ни ревности, ни надежды; он был счастлив единственно своею любовью. Конец такого положения дел легко предугадать; леди выбрала себе одного из своих знатных женихов, который, по ее мнению, был непритворно предан ей без всяких корыстных видов, но горько обманулась; именно тот, кого она считала благороднее всех, оказался лицемером. Что же стало с пастухом? Быть может, вы считаете его несчастным из-за того, что любимая им женщина принадлежит теперь другому? Ничуть не бывало! Истинная любовь счастлива при виде счастья любимого существа и гордится больше всего тем, что может сказать: «Счастье моей возлюбленной устроилось с моею помощью». Видя, что любимая им женщина выбрала себе супруга, пастух сделался посредником между ним и ею; не его была вина, если она сделалась несчастной, и это одно заставляло обливаться кровью его бескорыстное сердце. Нравится ли вам этот пастух, леди? Не достойно ли сожаления, что его благородное самоотречение было награждено так плохо жестокой судьбой? Но может ли эта участь удержать других от подражания ему?

При последних словах государыня вопросительно посмотрела на Марию Сэйтон, но от нее не ускользнуло, что взоры всех присутствующих устремились на Риччио. А он отвернулся в глубоком волнении и едва мог скрыть слезы, хлынувшие из его глаз.

– Эта история происходила в Италии, – поспешно прибавила королева, – в стране поэзии, музыки, любви. Леди, дадим синьору Риччио время оправиться. Я выболтала его тайну. Не спрашивайте об имени той дамы; она похоронила себя в каком-то монастыре. Синьор Риччио – тот бедный пастух; и его история так глубоко тронула меня, что я должна была рассказать ее вам в объяснение того, почему я также могу оказывать ему полное доверие. С другой стороны, я хотела рекомендовать вам обратиться к его совету на тот случай, если бы вы стали колебаться, что благороднее из двух: отречься ли от себя и сделать счастливым предмет своей любви, или же не допустить его до счастья, которого он не ищет у нас…

Вдруг двери королевской спальни отворились, и Дарнлей, вооруженный мечом, приблизился к креслу супруги.

Пораженная Мария Стюарт вскочила с места и вдруг услыхала в спальне тяжелые шаги, приближавшиеся к портьере; она медленно откинулась, и на пороге показался лэрд Рутвен, в латах и полном вооружении, бледный, как призрак, с обнаженным мечом в руке.

– Что вам угодно, милорд? – дрожащим голосом воскликнула королева, трепеща от страха и тревоги. – Не с ума ли вы сошли, что осмеливаетесь входить ко мне в покои без доклада и в боевых доспехах?

– Мне нужно вот кого! – ответил Рутвен и, подняв закованную в железо руку, протянул ее в сторону итальянца. – Я ищу этого Давида Риччио, который засиделся слишком долго в частных покоях шотландской королевы; соизвольте его удалить!

– А какое преступление совершил он? – бледнея, воскликнула Мария.

– Величайший и самый отвратительный грех против вашего величества, против короля, вашего супруга, против дворянства и всего народа.

Риччио спрятался за королеву, которая выпрямилась, как разъяренная львица.

– Если Риччио совершил преступление, – гневно продолжала она, – то пусть его судит парламент, а вас, сэр Дарнлей, я спрашиваю, не вы ли устроили это дерзкое нападение?

– Нет, – мрачно возразил Дарнлей, – я не знал об этом. Ко мне, Дуглас!

– Тогда убирайтесь вон под страхом смертной казни за государственную измену! – грозно крикнула Мария на лэрда Рутвена.