Красная королева

Пролитая кровь ее любимца Риччио и жестокое унижение, которому она подверглась в ту ужасную ночь, сделали ее лицемеркой. Теперь в ее жилах бродил яд и побуждал ее рисковать короной и жизнью, чтобы отмстить за гнусное убийство, а потом раздавить изменника, который обманул ее сердце, смертельно уязвил ее и все-таки еще льстил себя мыслью, будто глубоко оскорбленная женщина способна простить.

Глава пятнадцатая. Непостоянство

I

Вернемся назад, в Англию, чтобы посмотреть, что заставило лорда Сэррея так внезапно покинуть лагерь шотландской королевы. Через несколько дней после непрошеного посещения, описанного нами, лорд Лейстер покинул замок Кэнмор, чтобы отправиться в Лондон и представить королеве отчет в своем неудачном сватовстве в Шотландии. Он так сладко наслаждался в объятиях Филли, что горел теперь нетерпением опять вернуться домой и презрительно улыбнулся бы, если бы кто-нибудь сказал ему, что Елизавета, пожалуй, собирается осыпать его высокими почестями в утешение за полученный отказ. Дэдлей сдержал слово. Без всякой пышности, в глуши уединения, состоялась его свадьба. Кэнморский священник, в присутствии Ламберта и его дочери, вложил руку Филли в руку лорда, и счастье назвать нераздельно своим прелестное существо, которое, казалось, жило и дышало только им, опьянило его.

Филли не требовала никакого почета; она не желала хвастаться своим новым титулом и улыбнулась, когда муж представил ей необходимость держать пока в тайне их брак. Горячие поцелуи были ее единственным ответом: ведь Дэдлей был ее миром, ее гордостью; все сосредоточивалось для нее в нем одном.

Лейстер был бы самым бесчувственным негодяем, если бы у него явилась хотя бы отдаленная мысль обмануть Филли; но чувство стояло у него, напротив, на первом плане; он отличался лишь чрезмерной восприимчивостью к каждому впечатлению, что, к несчастью, служило основой непостоянства и слабохарактерности. Чувство вспыхивало в нем, как солома; он видел весь горизонт в зареве своего душевного пыла и не сомневался, что огонь страсти в нем вечен и будет всегда опьянять его. По дороге в Лондон он болтал с Кингтоном о своем счастье и рисовал яркими красками свои идиллические мечты, не замечая улыбки хитрого слуги, который совершенно не догадывался о том, что его господин успел уже дать свое имя похищенной им девушке.

Пельдрама послали вперед заказать помещение. Лейстер объявил, что намерен провести в Лондоне никак не больше трех дней, но Кингтон шепнул конюшему:

– Пусть кастелян Лейстер-Гоуза приготовится, мы проведем в Лондоне целую зиму.

Чем ближе подъезжал Дэдлей к резиденции Елизаветы, тем сильнее ныло у него сердце. Он проклинал свою зависимость и боялся, как бы королева не задержала его при своем дворе на более продолжительный срок. Ему становилось теперь непонятным, каким образом мог он перенести то, что Елизавета, после его признания ей в любви, предложила ему руку другой женщины, точно разгадав его и поставив целью его честолюбивым стремлениям право превратиться из английского вассала в шотландского короля. И что же вышло из этого? Мария Стюарт предпочла ему какого-то Дарнлея, и до Елизаветы, конечно, дошла весть о шутке, мишенью которой он был. Каким смешным должен был представляться он государыне, которая по праву гордилась своим умом и могла требовать от своих посланников, чтобы они по крайней мере не давали дурачить себя. Он признавался ей в любви и, значит, не мог привести в свое оправдание даже то, что ослепление страсти заставило его предположить в замаскированной красавице Марию Стюарт. Или ему следовало бы признаться, что чары шотландской королевы одолели его?

Чем сильнее осаждали Лейстера одно за другим эти предположения, тем презреннее казалась ему роль, сыгранная им, и тем тверже решался он по возможности сократить свое пребывание при лондонском дворе, чтобы потом навсегда удалиться от него и замкнуться в частной жизни.

Едва Елизавета узнала о прибытии Лейстера, как назначила час его приема. Для этого она выбрала небольшой аудиенц-зал, но менее обширную, хотя не менее роскошную комнату.

Елизавету окружали ее министры и придворные дамы. В то время ей было тридцать лет. Не будучи безусловно красивой, она имела в себе что-то ослепительное и умела возвысить это свойство своими туалетами. Однако, будучи умной, страстной и полной величия, королева была подвержена слабости тщеславия и слишком была уверена в своей обольстительности. Поэтому она часто соединяла самые непринужденные проявления своей прихоти с внушительным величием, гордое достоинство с бесцеремонностью, сплошь и рядом сейчас была горделивой королевой, неприступной в своем высоком звании, а минуту спустя превращалась в кокетливую женщину.

В описываемый день на Елизавете была великолепная, вышитая золотом бархатная юбка, а опушенный мехом корсаж облегал грациозный бюст; в золотисто-белокурые волосы были вплетены шнуры, унизанные блестящими драгоценными камнями; под высоким стоячим воротником сверкали бриллианты.