Красная королева

– Я ничего не обещаю, Дэдлей, – еле слышно произнесла она, почти испуганная его смущением, – я только указываю на то, что поколебалась в своем решении и что виновником этого колебания являетесь вы. Если я высказываю то, на что другая женщина намекнула бы только краской стыда, то пусть это докажет вам, что я ощущаю у себя сердце под королевским пурпуром; но так как я знаю свои высокие обязанности и чувствую себя достаточно сильной преодолеть в себе женщину, если найду это нужным и полезным, то мне нечего краснеть, когда я признаюсь в том, что во мне живет и дышит. Я никогда не исполню своего желания по слабости сердца и не пощажу собственного сердца, если сочту за лучшее избрать иной путь; но для того, чтобы я могла испытать себя и взвесить свою слабость против всяких иных побуждений, вы должны остаться здесь. Я не боюсь борьбы; попытайте счастья и докажите, чего может добиться сила любви над женским сердцем.

Елизавета сказала это полувызывающим, полуободряющим и полушутливым тоном, и это заигрывание имело в себе что-то настолько теплое и обворожительное, что Лейстер в пылу страсти открыл объятия, точно хотел привлечь к себе неподатливую и вдохнуть в нее тот пыл, которого недоставало еще, чтобы совершенно оживить прекрасный мрамор; но достаточно было одного взгляда Елизаветы, чтобы его простертые руки внезапно опустились, не успев еще коснуться ее.

– Вы слишком бурны, Дэдлей, – прошептала Елизавета, но, казалось, уже раскаивалась в том, что охладила его порыв, потому что в ее глазах просвечивало страстное томление, – вы забываете, что я королева и что вам необходимо сначала подкупить меня как королеву, прежде чем обращаться со мной как с обыкновенной женщиной. Оставьте меня, Дэдлей, мои минуты сочтены, я уже и так слишком долго занималась пустяками как женщина и не думала о более серьезных обязанностях; но воспоминание об этом часе я унесу с собою в зал совета, когда зайдет вопрос о выборе супруга для меня. И если я решусь сделать выбор, то вам должно быть отдано предпочтение пред прочими искателями моей руки.

С этими словами она протянула Лейстеру руку; он поднес ее к губам, и трепет пробежал по его телу, потому что эта царственная рука дрожала, – значит, у холодной, гордой королевы текла в жилах кровь, и это он, Дэдлей, заставил ее волноваться.

III

Когда Лейстер, пылая от волнения и все еще упоенный своей победой, о которой он никогда не мечтал, проходил, гордый и радостный, по аванзалам, то заметил, как все придворные низко кланялись ему. Его интимный разговор с глазу на глаз с королевой в ее кабинете продолжался слишком долго для того, чтоб в нем не увидали бы уже явного любимца, если не более того. Как раздувало это поклонение его гордость, как льстило оно его тщеславию, как высоко направлялись его самые смелые честолюбивые помыслы! Елизавета намекнула ему, что она не свободна от общеженских слабостей! В этом она не признавалась еще никому; до сих пор она говорила всегда, что только в силу необходимости, ради блага своего народа может преодолеть свое отвращение к брачному союзу, а сегодня, по ее словам, ее гордость была побеждена и она почти созналась, что только долг пред короной мешает ей последовать влечению своего сердца. То была победа, которой Лейстер мог гордиться; теперь ему, пожалуй, оставалось только крепко удержать приобретенное, чтобы достичь полного триумфа.

Но он был женат, он неразрывно связал себя с другой, – и даже если бы этот союз можно было расторгнуть, то одна весть об этом браке, о гнусном обмане против Елизаветы неизбежно должна была нанести смертельный удар ее расположению к нему и превратить у нее всякое теплое чувство к нему в презрение и ненависть. Теперь ничто не могло спасти его, кроме строжайшего молчания тех, кому была известна его тайна, а также надежда на то, что Елизавета победит свою слабость. Если же она отвергнет его теперь, тогда он останется близким другом ее сердца, будет первым лордом королевства, а в то время, когда его честолюбие станет срывать цветы, он может втайне наслаждаться в объятиях Филли, благо та не требовала никаких почестей, а только любви.

Кто мог обвинить его, кто мог доказать его вину? Старый священник, совершавший брачный обряд, был почти слеп; Ламберт зависел от него; Сэррея и Брая он, став любимцем Елизаветы, мог держать в отдалении по приговору королевы. Затеянная игра была смела, но отказаться от нее значило все потерять, тогда как она сулила удачу, если рискнуть всем, чтобы достичь намеченной цели.

Здесь Дэдлей рисковал своей головой, своим существованием, а также благополучием Филли, потому что мщение, которое постигло бы его, не пощадило бы также и ее. По этой причине всякая насильственная мера казалась ему справедливой, и, едва успев добраться до своей квартиры, он велел позвать к себе Кингтона.

Когда тот явился, Лейстер сказал: