Красная перчатка

Любовница убитого исчезает в толчее. А мы еле тащимся. Даника и Сэм где-то впереди. Наверное, все еще на проспекте, но их нигде не видно.

Я вытираю вспотевший лоб полой рубашки.

– Вот ведь незадача.

Лила со смехом указывает на большой баннер, который плещется на ветру прямо у нас над головой. На нем блестящими буквами значится:

ГОЛЫЕ РУКИ. ЧИСТЫЕ СЕРДЦА

– До Веллингфорда я никогда не встречала столько не-мастеров сразу. Не знаю, чего от них ждать.

– А как же я? Меня-то ты хорошо знала, а я тоже был не-мастером.

Девушка оглядывается. Да, в машине, рассказывая друзьям про мое детство, она, конечно, опустила самую важную компрометирующую деталь.

Тогда я был ниже нее.

И пусть Лила никогда этого не говорила, никогда не хвалилась своими способностями, зато остальные без устали напоминали, и я помнил, постоянно помнил: она мастер, а я из обыкновенных простачков, которые только для того и нужны, чтобы их использовать.

В толпе мелькает еще один плакат:

СИЛА РАЗВРАЩАЕТ

– Лила…

И тут прямо перед нами какая-то девушка снимает перчатки и поднимает руки. Кожа на ладонях бледная и сморщенная – конечно, такая жара, а перчатки кожаные.

Я вздрагиваю. Голые женские руки видишь нечасто, поэтому трудно сразу отвести глаза.

– Голые руки, чистые сердца! – кричит она.

Еще несколько человек с кривыми улыбками следуют ее примеру. Один швыряет свои перчатки высоко в воздух.

Пальцы так и зудят. Вот бы тоже ощутить на коже свежий ветерок.

Жара и чувство всеобщего единения сделали свое дело: по толпе словно прокатывается волна, и вот уже всюду мелькают голые пальцы. Мы шагаем прямо по лежащим на асфальте перчаткам.

– Кассель!

Сэм ухитрился как-то забиться вместе с Даникой между двумя припаркованными машинами. Лицо у соседа красное от жары. А его подружка машет нам голыми руками.

У нее бледные ладони и длинные пальцы.

Мы проталкиваемся сквозь толпу. Уже почти добрались до них, но тут впереди раздается громкий металлический голос – сквозь рев сирен кто-то кричит в мегафон:

– Все немедленно должны прикрыть руки. Это полиция. Немедленно прикройте руки.

Даника так испугалась, словно приказ обращен непосредственно к ней.

Теоретически, ничего противозаконного в голых руках нет. Точно так же, как и в остром кухонном ноже. Но, если начнешь размахивать ножом или голыми руками, полиция не обрадуется. А если уж нацелился на кого-нибудь, точно окажешься в наручниках.

– Подними меня, – командует Лила.

– Что?

Вокруг громко свистят и улюлюкают, но слышно и еще кое-что: впереди ревут двигатели и громко кричат люди.

Над головой грохочет вертолет с эмблемой телеканала.

– Подними меня повыше. Я хочу увидеть, что происходит.

Обхватив Лилу за талию, я поднимаю ее. Легонькая, как перышко. Кожа нежная, от нее пахнет по́том и зеленой травой.

Подсаживаю ее на капот машины.

– Там толпа полицейских, – сообщает она, спрыгивая на землю. – В специальной амуниции и со щитами. Надо выбираться.

Я киваю. Мы с ней преступники и умеем сбегать.

– Мы же не делаем ничего противозаконного, – голос у Даники неуверенный.

У остальных протестующих тоже поубавилось энтузиазма: толпа больше не двигается вперед, все разбегаются в разные стороны.

– Надо зайти куда-нибудь, – предлагаю я. – Проберемся внутрь здания и переждем.

Мы бросаемся к ближайшей двери, но тут появляется целый отряд полицейских в тяжелых шлемах.

– Всем лечь на землю!

Они повсюду. Тех митингующих, кто не успевает подчиниться, толкают прямо на асфальт. Какая-то девчонка принимается возражать, и тут же получает по ноге резиновой дубинкой. Другой прыскают в лицо газом, и она падает, прикрываясь руками.

Мы с Лилой быстро ложимся на мостовую.

– Что происходит? – пыхтит Сэм, рядом с ним на колени опустилась Даника.

– Под машину, – Лила по-пластунски ползет вперед.

Хорошая идея. В конце концов, нас все-таки арестовали, но зато и повозиться им пришлось подольше.

Последний раз в тюрьме я был, когда навещал маму. В тюрьме люди живут, поэтому, хоть условия и нечеловеческие, есть кое-какие необходимые удобства, вроде столовой, спортивного зала. Столы, на худой конец.

Здесь все по-другому, потому что это не тюрьма, а камера предварительного заключения в полицейском участке.

У нас забирают бумажники, мобильники и сумки. Отпечатки пальцев им снимать лень – просто записывают имена и заталкивают в камеры. Женщин – в одну, мужчин – в следующую. И так далее, камер много, коридор длинный.

Внутри камеры пара скамеек, раковина и один тошнотворный сортир. Сортир, естественно, занят, скамейки тоже.

Даника безуспешно пытается объяснить полицейским, что мы несовершеннолетние, но они не слушают – просто запирают нас и уходят.

Сэм стоит рядом со мной, прислонившись к прутьям, закрыл глаза. Даника нашла местечко на одной из скамеек. Лицо у нее заплаканное. Перед тем как затащить нас в свой фургон, полицейские заставили ее прикрыть руки: одна перчатка потерялась, и ей до самого локтя примотали скотчем полиэтиленовый пакет. Она так и сидит в нем, прижав руку к груди.

Лила меряет шагами камеру.

– Лила.