Красная перчатка

Я осматриваю знакомые комнаты. Все ли осталось как было? Неясно. Возможно, брат что-то передвигал перед смертью. Я был здесь не раз и помню только общую картину, но без подробностей. Поднимаюсь по лестнице в кабинет, но там ничего нет, кроме письменного стола и кровати. Компьютер исчез – видимо, федералы его забрали. В ящиках только карандаши и выкидной нож.

В спальне повсюду разбросана одежда – Филип, скорее всего, снимал ее и просто кидал на пол, иногда сгребая в кучи. Возле плинтуса лежат осколки и донышко от стакана с засохшей коричневой жидкостью.

В шкафу висят чистые рубашки и штаны. В коробке из-под обуви кусок пенопласта, в котором вырезано углубление в форме пистолета; в другой – разнокалиберные пули.

Я вспоминаю детство, когда отец был еще жив. Не помню ни одного тайника Филипа. Зато однажды папа зашел в мою комнату и…

Вот оно!

В детской у стены все еще стоит кроватка, а в ней разбросаны мягкие игрушки. Ящики комода выдвинуты, в некоторых лежат крошечные одежки. Непонятно, то ли Мора уезжала в спешке, то ли копы и здесь покопались.

Шкаф стоит нараспашку. Придвинув к нему стульчик в форме гриба, я вспрыгиваю на него и ощупываю укромное место над дверью – я сам там в общежитии храню букмекерские записи. Обнаружив лист картона, отрываю его.

Картонка выкрашена в голубой, в тон со стеной – незаметно, даже если посветить фонариком. На обратной стороне скотчем приклеен большой конверт.

Слезая со стула, я случайно задеваю висящие на нитках над кроваткой игрушечные кораблики. Под неподвижным взглядом стеклянных глаз плюшевого медвежонка открываю конверт и достаю пачку бумаг. Так, контракт, гарантирующий Филипу Шарпу иммунитет от уголовного преследования. Все подробно расписано на нескольких страницах. В конце знакомые подписи – Хант и Джонс.

Потом еще листы. Знакомый круглый почерк брата: список имен и подробный рассказ – кто получил от него по ребрам, чтобы мамина апелляция прошла успешно. Все это в одном конверте с контрактом и неясно, показывал он все это федералам или нет.

Ясно одно, маму за такое точно упекли бы обратно в тюрьму.

И она никогда бы его не простила.

Пытаясь выкинуть жуткую мысль из головы, я иду обратно в гостиную, по дороге засовывая конверт под футболку. На журнальном столике красуется большая латунная пепельница, почти пустая – в ней только один окурок. Приглядываюсь: золотой ободок, очень знакомый золотой ободок.

«Житан». Лила курила такие много лет назад, когда вернулась из Франции. Я подбираю окурок и осматриваю его – нет ли следов губной помады. Не знал, что она все еще курит.

А потом вспоминаю: федералы же здесь проводили обыск и забрали улики. Наверняка пепельница не просто так пустая – оттуда все выгребли криминалисты; те самые, которые вырезали кусок ковра, утащили компьютер и пистолет из пенопластовой упаковки. Значит, Лила приходила уже потом.

Дверь квартиры открывается, и я подскакиваю от неожиданности, но это всего лишь Сэм.

– Скучно в машине сидеть. И знаешь что? Сидеть в катафалке возле места преступления еще более жутко, чем вламываться в квартиру твоего убитого брата.

– Чувствуй себя как дома, – ухмыляюсь я.

– Это что такое? – показывает сосед на окурок в моей руке.

– Я думаю, Лила здесь побывала. Она раньше такие курила. И помада похожая.

– Думаешь, Филипа убила Лила? – ошарашено спрашивает Сэм.

Я качаю головой. На самом деле, сигарета ничего не доказывает – ни вину, ни невиновность.

– Она, наверное, приходила сюда уже после полиции. Они ведь забрали все улики. Пришла, села на диван и выкурила сигарету. Зачем?

– Вернулась на место преступления, – сосед опять изображает из себя детектива из дурацкого сериала.

– А я думал, она тебе нравится.

– Нравится, – Сэм неожиданно становится серьезным. – Кассель, Лила мне действительно нравится. Но странно, что она пришла сюда после убийства.

– Ты вот тоже сюда пришел, и тоже после убийства.

– Лучше спроси ее, – пожимает медвежьими плечами сосед.

Лила меня любит. Вынуждена любить из-за проклятия. Вряд ли она способна сделать что-то, из-за чего я буду страдать. Но как объяснить это Сэму? Придется рассказывать и про все остальное. Про конверт я, например, не собираюсь ему говорить.

Даже думать не хочу о тех бумажках. Не хочу представлять маму на месте женщины в красных перчатках. Пусть убийцей окажется какая-нибудь незнакомка, наемница. Ведь тогда можно со спокойным сердцем ненавидеть ее так же сильно, как я ненавидел брата.

* * *

Сэм отвозит меня на парковку возле большого супермаркета (я еще с шоссе его приметил), где за магазином возле унылой рощицы выстроились в ряд большие мусорные контейнеры. Сосед неодобрительно наблюдает, как я достаю из рюкзака спички и аккуратно развожу небольшой костерок: мусор, контракт Филипа и отчет о маминой апелляции. В конце подбрасываю окурок «Житана».

– Уничтожаешь улики?

– Ну и что?

– Так нельзя! – шлепает себя по лбу Сэм. – Что хоть там было – в этих бумагах?

Мой сосед, несмотря ни на что, остается в душе добропорядочным гражданином.