Красная площадь

Доев тепловатый холодник и подвинув к себе тарелку с уже успевшим основательно остыть пюре, майор осознал, насколько дикой была осенившая его идея. Умом он понимал это прекрасно, однако убежденность в том, что его догадка верна, от этого не только не проходила, но и, наоборот, крепла.

Вместе с нелепой убежденностью в том, чего просто не могло быть, крепла и тупая головная боль, грозившая вскорости перерасти в полновесный приступ, каких с Твердохлебовым не случалось уже добрых десять лет.

Оттолкнув нетронутую тарелку и даже не взглянув на чай с бутербродом, Иван Алексеевич встал из-за стола и на нетвердых ногах вышел из столовой. На улице, несмотря на жару, ему немного полегчало. Едва он уселся за руль, как в кармане, будто только того и ждал, зазвонил мобильный телефон.

Номер опять не определился, и это его ничуть не удивило. В последнее время ему более или менее регулярно звонили только два человека: мать Сухова, Валентина Петровна, чей номер хранился в памяти майорского телефона и определялся без проблем, ибо этой одинокой интеллигентной женщине было нечего скрывать от окружающих, да еще Сипатый. А когда речь идет о вероятности пятьдесят на пятьдесят, говорить об удивлении просто не приходится. Это как в ванной: открыл наугад, не глядя, один кран — потекла горячая вода, открыл другой — холодная. Чему тут удивляться? Вот если бы из одного крана вдруг хлынула водка, а из другого ледяное пиво — тогда, конечно, да, тогда б точно удивился.

Иван Алексеевич нажал кнопку соединения, поднес трубку к уху и стал говорить с Сипатым, по-новому вслушиваясь в его нечеловеческий голос и с мрачным удовлетворением ловя в нем знакомые нотки и обороты.

Глава 13

Памятник оказался именно таким, каким ожидал его увидеть Клим Неверов: черная мраморная плита, с лицевой стороны отполированная до зеркального блеска. На плите было аккуратным шрифтом выгравировано все, что положено: полное имя, а также даты рождения и смерти, свидетельствовавшие о том, что похороненный здесь человек не дотянул и до сорока лет. Правда, портрет, нанесенный на камень способом, технология которого до сих пор оставалась для Неверова тайной за семью печатями, оказался не тот, что Клим стащил из квартиры майора Твердохлебова: эта фотография, похоже, была сделана не сразу после окончания учебного центра, а перед самым дембелем. Носатое лицо с выбивающимся из-под берета лихим чубом утратило юношескую округлость и мягкость черт, возмужало, приобрело элементы воинственной угловатости и уже не выглядело таким смешливым. Чувствовалось, что паренек многое успел повидать, да и награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», — видневшиеся на парадном кителе десантника, говорили о многом.

«Моему сыну, которого отнял Афганистан», — было выбито на камне чуть пониже дат. Клим вздохнул. Афганистан ли? Может, да, а может, и нет. Если бы не Афганистан, подсадивший парня на сильные эмоции и адреналин, как на наркотик, дремавшая в нем разрушительная страсть к игре, возможно, так никогда и не проснулась бы. А может быть, он просто был слеплен из недостаточно крутого теста и только и ждал случая вскочить обеими ногами в бездонную яму с дерьмом. Бывают такие люди, которые ничем не отличаются от окружающих, пока не почуют запах соблазна — водки, женщин, наркотиков, власти, крови или, как в случае с Суховым, азарта…

«Впрочем, матери виднее, — подумал Неверов, поправляя на переносице дужку солнцезащитных очков. — Она знала его лучше, чем я, и это ей судить, Афганистан отнял у нее сына или «однорукий бандит». Хотя, конечно, матерям свойственно винить во всех бедах своих чад какой-нибудь посторонний фактор: детский сад, школу, дурную компанию, армию, где драгоценное дитятко научили курить, ругаться нехорошими словами и бить людей кулаком в лицо… А Афган — это такой козел отпущения, что лучшего и не придумаешь. На него уже свалили и еще свалят столько семейных невзгод и социальных катаклизмов, будто это не просто искаженное географическое название, а какой-то злой великан, который явился из заколдованной страны и сделал нам всем плохо…»