Красная стрела. 85 лет легенде

– Не указ, а при ней тебя на колени поставлю, и ты слезами будешь обливаться крокодиловыми. Знаешь, Вадим, откроюсь: кроме шуток, я болен. По мне особо не скажешь, но факт: мало мне осталось, опухоль нашли одну дурацкую. Ты не смотри, что я румяный. Это тоже признак болезни. Я, Вадим, о совести думаю. Я себе поклялся: буду жить как коммунист и следить, чтобы все вокруг по совести поступали. Пока силы есть…

– Я вот тоже кашляю, – сказал Вадим жалобно и в подтверждение сотрясся глухим усердным лаем.

– Ерунда! Тебе жить да жить!

Когда они вернулись в купе, Лена встретила их недоуменно:

– Вы что, там пили?

Оба были с красными сырыми лицами и пошатывались.

Ехали молча. Она ждала, что они заговорят, но они все молчали, и она тоже не заговаривала, надув губы и ощущая себя пустой. Вадим открыл чемоданчик, достал “Красную звезду”, аккуратно зашуршал. Женя откинулся, зажмурившись, иногда он поворачивался к Лене и странно утешительно ей мигал, повторяя:

– Лена, у вас глаза… – вздыхал и погружался в окно. Садилось солнце, небо над лесами было цвета его лица, отражавшегося в стекле.

– Ой, я умыться хотела, – вспомнила Лена, выскользнула в коридор.

В туалете она нажала на педаль, стальная крышечка в унитазе поднялась, и показалась летящая земля. Лена в который раз подумала, что так же пролетает ее молодость. Что такое двадцать пять? Много. Почти старость. Она всматривалась в зеркало, ополаскивала лицо водой и снова всматривалась, словно вода ее омолодит. Оттянула вырез платья, зачем-то вытащила сосок из лифчика, показала себе язык. Заскрежетали тормоза. Ручку двери несколько раз дернули, но Лена не хотела выходить, в ней, как стая чаинок в растрясенном стакане, поднималась обида, и обида, и обида. Что-то случилось с ее спутниками. Она бы многое дала – узнать, что там было между ними в тамбуре. Какая разница… Впереди – чужая свадьба в чужой Перми, возвращение к работе, мужу, дочке.

В дверь застучали с настойчивым гневом. Лена провела по лицу полотенцем, открыла.

– Выходи! – проводница стояла на пороге, синяя, как туча. – Стоим!

Лена прошла в купе:

– А где Женя?

– Один сошел, другой поехал дальше… Естественный отбор. – Вадим нервно усмехался, обмахиваясь газетой, сложенной в трубочку.

– Схожу подышу…

Быстро встал, удержал за рукав платья:

– Не надо. Прошу тебя. Не надо туда ходить. Посиди. После вместе погуляем…

Наконец поезд тронулся, погружаясь в сумерки. Чем дальше они отъезжали от Кирова, тем непринужденнее делался связист. Он достал новую бутылку коньяка, кусок копченого сыра, доели оставшиеся кружки Жениной колбасы. “Хороший парень этот Женя!” – сказала Лена. – “Чего хорошего? – зло заиграли желваки. – Псих. Ты разве не поняла, что он псих?” Вечер незаметно втянулся в ночь, полную пролетающей первобытной темени и огоньков, похожих на рассыпанную желтую смородину. На каком-то полустанке гуляли пять минут во тьме, рука об руку, прижавшись. Залезли обратно, Вадим травил анекдоты, смеялись, хмелели, вспоминали общих знакомых из Минобороны – военных, девчонок, теток. Лена совсем не противилась, когда он ее ненароком поцеловал. Сначала легонько, сухо, затем глубоко, мокро, тягуче. “А твоя жена? – выпалила она, храбрясь, а потому неестественно, развязно. – Ты ее любишь? Любишь ее?” – “Давно любовь была. Сейчас уважаю”. Он не стал в ответ спрашивать о муже, и Лена была ему за это благодарна.

Он сомкнул занавески, несколько раз подергал, стараясь сомкнуть плотнее, словно кто-то может подсмотреть.

Они опять целовались, поцелуи стали объятиями, объятия – раздеванием. Он оказался безволосым и без запаха, лишь скорбный пучок на лобке. “Ты такой… ровный”. – “Бабушка якутка”, – только тут она уловила что-то лукавое в разрезе офицерских глаз. Лена ни разу не изменяла – побеждая себя, она сорвала платье через голову, бросила на подушку, он нагнул ее, головой в стену, и внезапно зачем-то заломил руку за спину, больно и высоко, как крыло.

Так и держал. Так и держал. Так и держал.

“Красная стрела”. Память о любви Евгений Попов

Город над спящей Невой,

Город нашей славы трудовой,

Слушай, Ленинград, я тебе спою

Задушевную песню свою[14].

Супер, супер, супергуд.

Я нормально – супергуд![15]

Туки-туки-туки-туки-тук… Ветеран жизни в Советском Союзе и Российской Федерации писатель Гдов никак не может заснуть в поезде Москва – Санкт-Петербург по случаю депрессии, регрессии или профессии.

Около пятидесяти лет назад, когда мне было шестнадцать лет и я учился в 9 “Б” классе школы № ю города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, я решил съездить на Запад, которым был всегда для всей России Ленинград, потому что другая Прибалтика – это уже не Россия.