Время в пути год от года немного сокращалось, время отправления оставалось неизменным: 23.55. Про эту цифру есть красивая легенда. Будто сам нарком Лазарь Каганович – настолько важный человек, что даже метрополитен назвали в его, а не в Сталина честь, – будто сам Каганович сдвинул стрелки с полуночи, чтобы командированные получили лишние суточные за лишние пять минут. Все правильно, только фамилию наркома перепутали, это был Моисей Рухимович.
Один приятель-предприниматель (по мелочи, купи-продай, заработал на дом в Петербурге и трешку в Москве) катался туда-сюда только поездом.
В Петербурге у него была жена, две дочки и собака, в Москве – любовница, а у любовницы рыбки.
Он мог летать хоть самолетом, хоть вертолетом, мог трястись по раздолбанной федеральной трассе в своем гигантском джипе, но отчего-то предпочитал “Красную стрелу”.
Причем раз десять в месяц. Он мог на эти деньги купить второй джип, целую деревню в Псковской области и целый океанариум для любовницы. Но нет, в 23.55 его видели на вокзале. Возможно, он даже слушал Глиэра вместе с тем загадочным стариком.
Он объяснялся с трудом, прерывисто, как делают люди, которым с цифрами легче, чем с буквами.
– Понимаешь… Вот я в купе… Красиво всё… Сажусь… Приятно… Газетка лежит… Читаю газетку… Или не читаю… Хочу читаю, хочу не читаю… Хозяин своей жизни, понимаешь?.. Ужин приносят… Нормальный ужин… Никто ничего не требует… Музыка… Нормальная музыка… Или душ вот… Хороший, горячий… Мне роскоши-то не надо, мне плевать на роскошь… Главное, никто никаких отношений не выясняет… Понимаешь… Я только в дороге чувствую себя как дома.
Сто километров в час – это в общем-то немного. Даже царские паровозы выдавали больше. “Красная стрела” поражала не темпом ради темпа. Она сочетала будущее с прошлым, рекорды с роскошью.
За будущее отвечал “Иосиф Сталин”, самый мощный паровоз в мире. За прошлое – царские вагоны первого класса. Четырехместное купе превратили в двухместное: сняли верхние полки, повесили лампы и зеркала, и вышел первый в новейшей истории спальный вагон – СВ.
Остальные вагоны тоже были хороши, но спальный потрясал.
Миллионы людей, как при царе, жили в избах и бараках, спали на досках и мылись снегом. Но в каждом двухместном купе “Красной стрелы” на каждой кровати лежало белейшее постельное белье. В каждом вагоне выдавали книги и шахматы.
Вагон-ресторан еще не придумали, но уже работало купе-буфет, и проводница в опрятном переднике подавала ужин: вкусный, как в “Метрополе”.
Было еще почтовое купе, где везли самые важные, правительственные сообщения. Там, собственно, и в наши дни почту возят.
А еще в “Красной стреле” действовал переговорный пункт. На долгой стоянке в Бологом к поезду подключали провод, и можно было поговорить по телефону с любой точкой Советского Союза, неспешно помешивая ложечкой горячий чай.
Треть населения в те годы вовсе не видела телефона, даже обычного, домашнего. Но “Красной стрелой” каталась не эта треть. Это был поезд элиты. Звездный час его настал в январе 1934 года. XVII съезд Компартии прозвали “съездом победителей”. Со всех концов страны в Москву съезжались люди: отчитаться о победах и решить, куда дальше. Особенно много было ленинградцев, в том числе самый главный ленинградец – Сергей Киров, предположительный преемник Сталина.
Железнодорожник Вольдемар Виролайнен (с тринадцати лет помощник машиниста, потом на разных важных должностях) вспоминал свою короткую встречу с Кировым. В тот день “Красная стрела” прибыла на семь минут раньше, и начальник поезда похвастался этим важному пассажиру. А Киров ответил в своей обычной манере: “Насколько я разбираюсь в транспорте, поезда должны ходить точно по расписанию”.
Я видел их в Москве и Петербурге. Слушал их голоса, всматривался в морщины. Смотрел их семейные фото.
И вот что странно: в России некрасиво стареют, но эти люди до сих пор выглядят просто отлично. Как будто в молодости их специально отбирали за славный облик и внутренний стержень. Да так и было, впрочем. Простому проводнику попасть в “Красную стрелу” – как солдату в Кремлевский полк. Необходима была чистая биография. Никаких нарушений. Рост выше среднего. Пунктуальность. Опыт. И внешность, конечно.
Впрочем, Валентина Прохорова (двадцать восемь лет в проводниках) говорит, что работа была как работа, ничего особенного. “На самом деле туда никто не рвался, потому что было тяжело. У нас в вагоне ездили артисты и была печка, которая топилась углем. Чтобы натопить вагон, нужно было спуститься в такую специальную нишу. Топили мы сами. Также убирать надо было, готовить или стирать, если нужно. Да, тяжелая работа была…”
До самых шестидесятых углем топили не только печки. “Красную стрелу” водили паровозы, и от Ленинграда до станции Бологое надо было перекидать из тендера в топку двенадцать тонн угля. Вручную. Лопатой. Кочегарами часто были женщины.
Чтобы кто-то дремал в первом классе, кто-то должен потеть у топки. Так и сейчас повсюду, так было и в стране, где – лишь на словах, увы, – победило равенство.