Красная стрела. 85 лет легенде

Он налил себе водки в пластиковый стаканчик, полный – и загасил его в одну глотку – опьянение было в той стадии, когда удивляешься: надо же, как я много пью и совсем не пьянею, пью уже который день, и даже месяц, и чувствую себя безупречно, что-то, видимо, изменилось в организме, теперь у меня, наверное, никогда не будет похмелья, его и раньше, вообще-то говоря, не было, а теперь просто настанет новая жизнь – буду хлестать целыми днями и чувствовать себя все лучше… вот только орган… надо что-то решить с органами…

Он покосился на таджикскую певицу. Нет, не может быть. Куда, собственно говоря, как? И как можно? Много вопросов.

Таджикская певица никогда так себя прежде не вела, она к тому же была замужем – и вроде бы жила с ним в мире и таджикском согласии, муж тоже более-менее занимался музыкой, имел связи на радио, ее песни крутили на разных мелких волнах, она вот-вот должна была стать почти звездой, пока, впрочем, хватало только на концерты в клубах для своих и случайных.

– А чего один-то? – спросил писатель-почвенник, поочередно нажимая на три “о” в произнесенной фразе и присматриваясь к столу с единственным мокрым пластиковым стаканчиком.

Верховенский тогда налил всем и себе еще один раз, снова полную, и – во как я умею! – опрокинул в себя вторую подряд пластиковую норму, а через минуту уже сидел в парилке.

Зашла как ни в чем не бывало таджикская певица. Он с удивлением рассматривал ее как изящную емкость для своих и посторонних органов.

Низко склоняясь голой головою – высокий, – появился сын пастора.

Таджикская певица подвинулась.

Для стремительно пьянеющего Верховенского постепенно наступало то время, когда любое женское движение становится преисполненным трепетного, возбуждающего смысла. Вот она подвинулась – на самом деле она же не просто подвинулась, она, чуть перенеся вес тела на ладони, приподняла и снова расположила на горячей лавке себя, женщину, полную разнообразных, необычайных, влажных, очень близких женских чудес.

Сын пастора вдохнул, выдохнул и, чуть посомневавшись, ушел: ему было слишком горячо.

Таджикская певица сидела очень серьезная и молчаливая.

Верховенский начал считать до ста – потому что было жарко, а уходить раньше таджикской певицы он не хотел. Она вышла в районе семидесяти. Прыгая через три цифры, доскакал до сотни и поспешил следом.

Рюмка, сигарета, рюмка, сигарета, рюмка, рюмка, рюмка, две сигареты подряд, начал танцевать со стриптизершей – просто для того, чтоб отвлечься от таджикской певицы, красивое лицо которой все время выплывало из дымных облаков – сама она не курила, единственная в компании.

Писатель-почвенник и армянский массажист начали бороться на руках, кто-то из них победил, все ужасно кричали.

У Верховенского тоже все кричало в голове, он носил этот шум с собой, часто подливал в этот шум водки, становилось еще шумнее, он пошел в парилку, в парилке тоже почему-то неведомо кто орал разными голосами. Он набрал в таз воды, облил верхнюю лавку холодной водой, улегся на живот. Пришла таджикская певица, он перевернулся на спину. Она села у него в ногах, специально – он был уверен, что специально, – касаясь бедром его ноги. Следом появился сын пастора, ведомый своими нехорошими предчувствиями.

– Что-то вы невеселые, – сказала таджикская певица, хотя оба были вполне себе веселые, веселей некуда, но ей надо было сказать про невеселых, чтоб произнести следующую фразу, и она ее произнесла: – Давайте я вас порадую.

Верховенский, улыбаясь, сел, чтоб освободить место сыну пастора, а верней, чтоб хоть на время освободиться от ощущения женского бедра: этим бедром надо было как-то заняться, но как?

Сын пастора примостился на лавку, таджикской певице ничего не ответил, хотя ответить должен был он.

Верховенский поперебирал в голове всякие возможные варианты своего ответа: “а давай”, “а что скажет сын пастора?”, “а что за радости у нас предусмотрены?” – все оказалось какой-то дурью – в итоге помолчали минуту, тема провисла, ни к чему не пришли.

Чувствуя, что пьянеет, Верховенский решил прибегнуть к прежним, проверенным способам отрезвления: прибавил температуры в парилке на максимум, наподдавал так, что явившийся армянский массажист тут же вышел, а стриптизерша даже не стала заходить, полюбовавшись клубами пара сквозь стеклянную дверь.

Таджикская певица терпела, розовея. Вскоре они вместе побежали к душевой, встали в соседние кабинки, он врубил себе холодную, но оказалось, что вода слишком холодна, в связи с этим он, натянув шланг, направил леденящую струю душа на соседку – она даже не вскрикнула, но атаковала в ответ. Вообще, уместно тут было бросить свой шланг к черту и сделать шаг к ней под душ, наказать ее там как-то, схватить за что-то, все к этому шло.

Но, вообще говоря, это было не в традициях Верховенского, он всегда стремился избежать такого поворота событий – избежал и в этот раз. Просто прибавил теплой и ополаскивался минут семь, в основном поливая замечательно пьяную, бесчувственную и мягкую, как винная пробка, голову. Таджикская певица тоже пошумела душем и ушла.