Красная стрела. 85 лет легенде

Наташа перевела дух, чувствуя, как по спине, между лопаток, бежит ручей. Она улыбалась. Улыбалась за всех русских, что ходят по заграницам с мордами кирпичом. Она сияла посреди запруженной торговой улицы ярче нежных фонарей и ядовитых реклам, ярче всего, пылающего как космический запуск, пекинского электричества. Мир вокруг снова был радужным и резким, видным, будто сквозь очки минус семь или минус восемь. Мир полнился счастьем. “Да, я сама себе хозяйка, – мысленно сказала Наташа Валентине и Анюте, всем, кого это касалось и не касалось вовсе. – Пусть мое счастье неправильное, но оно мое, и это моя жизнь!” Вдруг она непреложно поняла, будто кто ей вложил в голову, что они с Раздрогиным состарятся вместе. И эта будущая старость теперь защищала ее, как защищает всех, у кого хватает сил на пожизненный брак. Теперь Наташа знала, что самолет не упадет, двигатели его не загорятся, и вообще, бояться нечего. И дома надо сразу прикинуть стоимость кредита на Nissan Patrol. Не дороже денег, а деньги есть.

Внезапно Наташа спохватилась, глянула на часы и, все также улыбаясь, махая тренькающим рикшам, устремилась на Силк Маркет покупать мужской шелковый халат. Нет, два.

Попутчики Захар Прилепин

Ближе к вечеру Верховенский придумал идти в баню.

Захотелось настолько сильно, что не было сил удержать себя. Как будто кто-то позвал и терпеливо дожидался там.

В компании Верховенского были таджикская певица и ее, вроде уже бывший, любовник – бритый наголо сын католического пастора, сноб и богохульник; армянский массажист и его подруга – то ли драматург, то ли стриптизерша, бородатый писатель-почвенник… и, собственно, он, Верховенский. У него и у почвенника не было при себе женской пары, поэтому Верховенский иногда в шутку хватал почвенника за бороду, а тот бил его с размаху мощной ладонью по голове. Все хохотали.

– Надо в баню! – призвал Верховенский. – Там пекло!

– У тебя же поезд, – рассудительно напомнил писатель-почвенник Верховенскому.

– ''Застоялся мой поезд… в депо!” – спел сын пастора, задвигая всем своим длинным костистым телом таджикскую певицу в уголок, но та, как ящерица, ускользала. Вставала посреди комнаты, выжидая, чем закончится банный вопрос.

Таджикская певица была в легком красном платье. Когда она оказывалась на свету, спиной к окнам, все в ее ногах было видно. Верховенский попытался найти себе вроде бы случайную позицию напротив нее, чтоб рассмотреть получше, как просвечивает, – и сам себе усмехнулся: щас же в баню пойдем, смотри не хочу.

Армянский массажист поглаживал подругу, подруга поглаживала массажиста.

– Поезд ночью – до поезда восемь часов, – прозвучал ответ Верховенского писателю-почвеннику. – Мы успеем пролить цистерну горячей воды на себя за это время.

– Я тоже хочу в баню, – сказала таджикская певица.

Верховенский был почти трезв и очень деятелен, компания выпила три бутылки водки, это ни о чем.

Наступила его любимая степень алкогольного опьянения – воздушная, причем воздух бил откуда-то снизу, густой, горячей, обволакивающей волной. Эта волна наполняла легкие, заставляла улыбаться и обожать все вокруг, быть стремительным, всеми любимым, дерзить женщинам и знать, что лучшие мужчины твои братья.

Он набрал номер столичной справочной, в справочной узнал про ближайшую финскую парилку, в финской парилке заказал номер на шесть человек, тут же вызвал такси, долил всем водки, сын пастора пил нехотя – так как любил оставаться трезвым, чтоб ровно нести достоинство, но и все-таки тоже выпил. Пока перекуривали, позвонили из такси, выходите, серая “Лада”, 312.

То ли драматург, то ли стриптизерша накрасила красивые губы. Таджикская певица, присев на стул в прихожей – тонкая ровная спина, вельможные повадки, – протянула ножку, и сын пастора помог ей надеть высокие красивые сапоги.

– А варежки и шапку на завязочках ты тоже ей надеваешь? – спросил Верховенский сына пастора и тут же добавил: – А давай, друг, ты будешь ее одевать, а я раздевать? Мы же друзья, у нас все поровну, я во всем готов тебе помочь. Нет? Ну, давай хотя бы я второй сапог помогу? Опять нет? Хорошо, а мне ты можешь ботинки надеть? Ты мне ботинки – я тебе шапку? А она пусть сама наряжается, не маленькая…

Таджикская певица внимательно слушала Верховенского, но из его предложений ни одно не было принято ни ей, ни сыном пастора.

Посему они, два мужика, начали наряжать друг друга с писателем-почвенником, путаясь в вещах, застегиваясь вперемешку всеми четырьмя руками и наматывая шарфы на лицо товарищу наподобие бинтов.

В хохоте вышли в подъезд.

Толкаясь, вышли из подъезда.

На улице, грязная как из лужи, слонялась туда-сюда весенняя погода, чесала спину о дома, садилась в сугробы, оставляла чумазые следы в снегу, отхаркивалась, каркала, хлопала крыльями и форточками.

– Шесть много, – сказал водитель такси, посчитав компанию; он был горный, загорелый, щетинистый, весенний. Вышел из машины, дышал, щетинился, загорал.