Красная строка. Сборник 3

Во сне он улыбался, чувствуя запах мандаринов и детские ручонки, обвившие его шею. В какой-то момент задохнулся от смеха, ему стало не хватать воздуха. Попытался разжать объятия, отодвинуть сына, засучил ногами ощущая беспомощность, захрипел, выгнул спину, обливаясь потом. Приступ. Он пережил сердечный приступ. Это Стеша хотела забрать его. Она всё время хочет его забрать. Скучает! А что? Имеет право! У нее единственной есть все права на него. Василий поднял глаза к люстре – круглой, будто прилепленной к выбеленному потолку, и вздохнул.

– Потерпи, родная! Вот Лёньку обучу ремеслу, будет в селе свой сапожник, и сразу – к тебе. Недолго осталось, родная, он паренек смышлёный.

Василий ещё раз осмотрелся. Сапог тут тоже не было. В зале прикрыл окно, а то натянет песку. Поправил шторы. Оглянулся на вазу со срезанными утром цветами. У Стеши всё лето цветы на столе. Вот уж напасть, так напасть. Но для Стеши он завсегда готов расстараться. В коридоре, обуваясь, перевел взгляд чуть вбок и увидел сапоги. Странно, как он их сразу не заметил? Стоят сапожки отремонтированные, сиротливо прислонившись к стене. Рассмеялся Василий, хлопнул в ладоши, вздохнул с облегчением:

– Спасибо, Стеша!

Вспомнил: прихватил их вчера с работы, да у порога и оставил, чтобы утром не забыть. Да и забыл! Нет памяти, совсем нет.

– Вот сапоги. Распишитесь.

Девушка, расписавшись, поблагодарила, забрала сапоги. Людей у мастерской не было – разошлись. Василий потрепал мальчишку за вихры.

– Лёнька, показывай, как принял заказы, как оформил…

– Ну, что вы со мной, деда Вася, как с маленьким. Мне в этом году двадцать семь.

Василий хмыкнул в усы.

– А мне – восемьдесят семь. Учись, Лёнька! Хорошее это дело – сапожник! Нужное! И при хлебушке всегда, и при уважении! Я тебе и мастерскую свою оставлю, и машинки все подарю. Только учись быстрее, Лёнька. Учись быстрее… Времени – его завсегда нет.

Павел Павловский

Попугай в клетке

1

Рождённого в неволе попугая продали сразу, как только он оперился и расправил крылья. Новый дом ничем не отличался от старого, та же большая клетка с кольцом и зеркалом, кормушками и недоступной жизнью за её пределами. Но обречённый на одиночество попугай не печалился, ведь он и не подозревал о существовании иных миров. Единственный вопрос, занимавший его незрелое сознание, касался имени, присвоенного новыми хозяевами. Попугая нарекли Лолой, самцу гиацинтового ара это казалось несмываемым позором. Он решил называть себя Лол.

– Им-то точно нет никакого дела, самец я, или самка. – В лирические размышления Лол пускался ежедневно, наблюдая за мужчиной и женщиной, проживающих с ним в одной клетке, точнее сказать, у них была своя, более большая и комфортная, но почему-то от её наличия в их жизнях, этим несчастным не становилось радостнее, как и самому попугаю.

– Наверное, счастье не в клетке, – делал выводы Лол, – и возможно, даже не в еде.

На сытый желудок мысли в голове всегда трансформировались в особо драматичные формы:

– Так в чём же тогда?!

Как правило, ответов не следовало, и чтобы избежать тоскливых минут и часов, отказываясь от поглощения зерна и мела, гиацинтовый ара развлекался, продолжая наблюдать за живущими рядом с ним людьми. Они будоражили его воображение, им постоянно чего-то не хватало, они часто были недовольны, обвиняя во всех бедах целый мир, вероятно существовавший за пределами дозволенных границ, потом успокаивались и уже менее эмоционально говорили о счастье в мелочах и жажде чего-нибудь новенького. Хоть убей, но Лол их не понимал, после очередного порыва, в жизни хозяев всё оставалось на прежних местах, с завидным постоянством они продолжали делать одни и те же вещи. Пробуждение в дурном настроении, бездарная трата волшебного утра в суете и убивавших их пороках, и как результат, исчезновение за дверью своей клетки до заката солнца без права наслаждения манящим светом и временем. Вопросы множились, но оставались без ответов.

Со временем Лол стал замечать, что без людей проживал более глубокую и насыщенную жизнь, с их ежедневным бегством большая клетка погружалась в тишину, дарившую попугаю ощущения непреодолимого страха и благостного покоя одновременно. Противоречивость испытываемых внешних и внутренних ощущений толкали его к новым жизненным умозаключениям:

– Рождаясь, ты начинаешь принадлежать иллюзорному миру, он похож на крылья, они крепятся к тебе с появлением на свет и несут только по предначертанному пути. И как бы ты не старался изменить траекторию судьбоносного полёта, крылья всё же сильнее.

Смирение и покорность торжествовали, судьбоносные «крылья» несли душу Лол в сытую тишину, и там, яркие цвета блекли, серый туман тяжёлой вуалью окутывал его сознание, заставляя отказаться от пугающих и манящих за собой волнительных размышлений.