Красная звезда и зеленый полумесяц

Город, который арабы всего Востока прежде называли «Бухара Эш-Шериф» (Бухара Знатная), королева городов, очаг искусства и культуры, превратился в свою собственную тень. Эмир, однако, пытается — плачевными средствами и методами — поддержать уходящие формы прежней жизни. Он не разрешает строить в Бухаре вокзал. Железной дороге — проклятому символу современности — придется обойти город. По крайней мере при его правлении тысячелетний город, который пересекло столько груженных сокровищами караванов, не осквернят плевки черного дыма и урчание «арба шайтан» — «дьявольской повозки», — как прозвали паровозы муллы. И действительно, внешний вид города, если не считать превратившихся в руины ветхих зданий, изменился мало. Как и во времена Авиценны, по узким извилистым улочкам ишаки тряско везут своих худых или пузатых хозяев, одетых, согласно их возрасту и общественному положению, в традиционные халаты — из простой или шелковой ткани летом и подбитые ватой, козьими шкурами или овчиной зимой. Самые богатые передвигаются на лошадях, а их отороченные мехами роскошные одежды, как и встарь, выделяются в толпе во время молебнов в мечетях. Рынки и караван-сараи Бухары и Самарканда, где погонщики верблюдов и мулов разгружают тюки с зеленым чаем, глиняные кувшины с маслом, сахарные головы, пряности, огромные мешки с рисом и, по сезону, огромные, вкуснейшие, знаменитые на весь Восток ферганские дыни, кажется, сохраняют еще некоторый колорит прошлого. Та же толпа, те же носильщики, согнувшиеся под своим грузом и кричащие на бегу, чтобы им освободили дорогу, продавцы сладостей, халвы, медовых пирожных, шашлыка и жареной рыбы, старьевщики, торговцы коврами и овчинами, студенты и муллы, предлагающие за небольшую плату вознести молитву к богу. И та же толчея в пропитанных зловонием проулках. Как и раньше, стремятся что-либо продать или купить узбеки, таджики, каракалпаки, татары, индийцы и евреи, смешавшиеся в пестром водовороте. Как и раньше, выйдя с базара, они разделяются, чтобы попасть в свои особые кварталы, не задумываясь о существующей сегрегации, настолько древней, что она кажется им естественной, и, как это было всегда, полчаса спустя после захода солнца, в момент, когда муэдзин будет выкрикивать призыв к вечерней молитве, двенадцать городских ворот закроются и двенадцать ключей от них будут переданы на ночь начальнику стражи эмира.

Религиозная жизнь на первый взгляд протекала по-прежнему. Так же много правоверных на пятничных молитвах, в квартальных мечетях — ежедневная пятикратная молитва (намаз). Однако должность «раиса» — чиновника, назначавшегося для наблюдения за религиозным рвением подданных эмира и имевшего право наложить штраф и даже подвергнуть телесным наказаниям тех, кто нарушал религиозные правила, — была упразднена. Тем не менее судьи («казн») продолжали выносить решения согласно древнему закону шариата, а улемы (исламские ученые) по-прежнему разрешали споры, давая свое толкование права. Муллы — этот титул присваивался священнослужителям, умевшим читать, — управляли мечетями и обеспечивали контроль над святилищами и местами паломничества. Без них не обходилась ни одна из церемоний общественной жизни — будь то обрезание, свадьба или похороны. Но чего стоила эта «культура», хранителями которой они пытались себя представить? Что уцелело в ней от времен, когда в эпоху Тимура и Улугбека Самарканд и Бухара были великими центрами знаний? Вплоть до середины XIX века Бухара, несмотря на упадок, сохраняла репутацию интеллектуального центра. К 1860 году в ней еще насчитывалось около двухсот медресе (исламских школ). Другие учебные заведения функционировали в Хиве и Самарканде, но часто в этих медресе насчитывалось не более нескольких десятков учащихся. На протяжении десятилетий мусульмане из северных степей, с Кавказа, с Волги и из других регионов с благоговением обращали взоры к этим центрам исламских знаний, куда они отправлялись учиться и откуда получали учителей для своих собственных учебных заведений. Но в начале XX века под влиянием модернистских идей, появившихся в новых социальных слоях, связанных с развитием промышленности и участвующих в торговле с Россией, богатые мусульманские семьи перестали отправлять своих детей в Бухару за знаниями, которые представлялись им теперь мертвыми и бесполезными.